* * *
С этой стороны нас опоясали колючей проволокой. Это не привычная с детства прямая ржавая проволока с тупыми колючками, а серебристая, в виде колец, с тонкими лезвиями, которые, говорят, режут, как бритва. Похоже, импортная. Со стороны американского посольства проволоки нет: стыдно. Но вездесущие журналисты все же ее сфотографировали. Да еще Руцкого на ее фоне. Редкий кадр! Но кто увидит его в нашей стране?..
* * *
В первые дни блокады внутри здания все как обычно: чистые лестницы с красными бархатными дорожками, тишина кабинетов и даже буфеты работают. Только ассортимент не тот — исчезли пирожные, конфеты, различные салаты, а также вкусные пирожки и булочки, приготовленные в собственной пекарне. На витрине одни бутерброды: на черном хлебе два тоненьких ломтика вареной колбасы или сыра. Вода минеральная и клюквенный напиток. Тем же кормят в столовой на шестом этаже, где организовано трехразовое бесплатное питание для добровольцев, несущих дежурство на баррикадах, депутатов и работников аппарата. Норма — по три бутерброда и по стакану воды на завтрак, на обед и на ужин. Горячая, вернее, чуть теплая пища (суп и одна сосиска с кашей) появилась, когда по инициативе Патриарха начались переговоры между Верховным Советом и правительством. Тогда же и включили свет.
Электричество, горячая вода и центральное отопление были отключены в начале второй недели блокады. Вечерами в непривычной темноте длинных коридоров люди передвигались вдоль стен, рискуя столкнуться друг с другом, если нет в руках свечи или электрического фонарика. Такая роскошь далеко не у всех, правда, на постах охраны и в служебных кабинетах свечей хватает. Вместе с освещением исчезли чистота и строгость государственного учреж-дения. Консервные банки с окурками у окон, мусор и грязь в туалетах, которые пришлось убирать на общественных началах. Вызвались несколько добро-вольцев, в их числе и я. Женщины, не исключая депутатов, помогают мыть посуду в буфетах и в столовой. Холодной водой — другой нет. Кипяток для чая можно получить в ограниченном количестве у костров. Но кто-то догадался разжечь во дворе костер специально для буфета — и появился чай. Служба питания работает почти круглые сутки. Говорю знакомой буфетчице: “Вы герои”. В ответ она пожимает плечами и говорит грустно: “Кому нужно такое геройство!”
* * *
При свечах и лампах-вспышках фоторепортеров проходит Съезд депутатов. Заседания короткие. Заслушивают сообщения о политической обстановке. Принимают постановления, обращения. Съезд продолжается, несмотря на блокаду. Правда, депутатов поубавилось. С каждым днем все больше пустых мест в зале. Кто-то перебежал на сторону Ельцина, кто-то пытается работать “на воле” — в Краснопресненском райсовете, кто-то просто ушел в кусты и отсиживается у себя дома.
Голосуют руками, хотя на табло загораются фамилии выступающих. Электроэнергию экономят для самых крайних случаев. Здание снабжено автономной электростанцией, работающей на солярке. Но машины с топливом, конечно же, не пропускают. Свечи — у каждого депутатского места и симметрично расставленные на столе президиума. Раньше я мечтал попасть на заседание съезда в Кремль, но не удалось. А теперь работникам аппарата позволено сидеть рядом с депутатами. Что ж, этот съезд стоит всех кремлевских.
В перерыве между заседаниями депутаты и аппарат собственными силами устраивают концерт. Отыскиваются и поэты, и композиторы, и исполнители. Душа концерта — депутат Челноков. У него прекрасный голос и организаторские способности.
Наверное, это единственный в мире парламент, который пел во время осады и который столь необычная судьба связала особыми, почти кровными узами. Не знаю, сохранится ли эта связь, когда судьба вновь рассеет депутатов по разным уголкам России.
* * *
Ночью обычно спалось плохо. Холодно и жестко лежать на составленных вместе стульях. Хождение по коридорам ограничивалось — можно было ожидать всякого. Иногда в темноте перед тобой вспыхивает фонарик внутренней охраны, у тебя проверяют документы и требуют пройти на твое рабочее место. Отсиживаться можно в буфете, откуда по ночам не выгоняют, и на нашем (третьем) этаже у окна рядом с лестничной клеткой, где дежурят знакомые охранники. Отсюда хорошо видно, что делается на улице. Напротив темнеют окна гостиницы “Мир”, набитой вооруженными людьми. Оттуда тоже за нами наблюдают. Время от времени ярко, точно просверливая нас, загораются фары приближающихся к нам со стороны города милицейских машин. В просвете между домами, на далеком Садовом кольце, как чиркающие спички, мелькают огоньки городского транспорта.
В эти долгие осенние ночи в коридорах завязываются разговоры на самые разные темы. Вспоминаю спор о религии с одним из дежуривших по ночам охранников. Этот человек не принимал Православия, оно представлялось ему слишком примитивным, потому что в молитве нужно было, по его мнению, все время просить у Бога каких-то благ. Он верил в космический разум, в перевоплощение душ, в пришельцев из других миров, часто ссылался на науку, роль которой он сильно преувеличивал, как и все далекие от науки люди. Но рассказал случай из своей жизни, который считал вмешательством чего-то сверхъестественного. Во время прохождения службы в армии он шел однажды в колонне солдат, как вдруг кто-то окликнул его: “Эй!”. Он оглянулся — никого. Потом еще раз то же самое. Тогда он поменялся местами с рядом идущим солдатом, чтобы лучше слышать этот голос и увидеть, кто его зовет. Но никого не обнаружил. И вдруг через несколько минут в колонну врезался грузовик и насмерть задавил солдата, занявшего его место. “Это твой ангел-хранитель тебя звал”, — сказал я милиционеру. Потом я попытался объяснить ему, что иногда в разных религиях одни и те же духовные явления объясняются и называются по-разному. Например, то, что одни называют Богом, другие называют Абсолютом или Мировым Разумом. Люди как будто общаются с духовным миром на разных языках. Эта идея ему понравилась. Я не пытался убеждать его в истинности Православия, так как чувствовал, что все равно сейчас он не примет моих доводов — слишком рационалистично, рассудочно было его мышление. Но я старался показать, что в Православии есть не менее глубокие идеи и проникновения в духовный мир, чем в восточных религиях. Мы расстались более близкими по взглядам, чем в начале диалога. Я предложил при случае побеседовать еще раз. Но случай не представился. Через два или три дня был штурм. Где сейчас этот мыслитель в милицейской форме с его крупицей духовного опыта? Может быть, уже в другом мире. Завеса плоти упала перед ним, и его проблемы получили неожиданное, но ясное, как день, решение.
* * *
Каждый вечер перед сном я выхожу погулять к баррикадам. С наступ-лением темноты в огромном здании Дома Советов становится скучно и уныло. А примыкающая к нему площадь вся в огнях. Высокие уличные фонари ровно льют свой холодный свет. А костры у палаток и баррикад манят к себе теплом и уютом. Около них всегда толпится народ. Обрывки разговоров, шутки. Рядом с незнакомыми, но близкими тебе из-за общей судьбы людьми не чувствуешь себя одиноким. И темень ночи вместе с думами и тревогами о завтрашнем дне, обступающая тебя со всех сторон, как и невидимые в ней враги, как будто отодвигается и готова совсем рассеяться. Правда, когда идет дождь, долго не погуляешь. Но в последнее время распогодилось, хотя и похолодало. Луна выглядывает в разрывах облаков.
Мраморная стена у четырнадцатого подъезда сплошь заклеена листов-ками, ксерокопиями документов съезда, вырезками из оппозиционных газет, а также произведениями народного творчества — карикатурами и сатири-ческими стихотворениями, главный герой которых — Ельцин. Его изображают увенчанным шестиконечной звездой, с бутылкой водки и стаканом в руках. Постоянные спутники президента — сионисты, американские дядюшки и т. п.
Крупными буквами — проклятия президенту, правительству, демократам. Тут же наклеены старые плакаты или газетные листы с изображениями Ленина и Сталина. Российские трехцветные флаги у подъезда заменены красными советскими.