Вспоминаю “Пепел” А. Вайды, с его замирающими в белой мгле русской метели голосами брошенных Наполеоном польских легионеров: “Нех жие Цезарж!” (“Да здравствует император!”) — нет, сегодня, когда “Цезарж” располагается за океаном, полагаю, такого фильма не сделать уже ни самому Вайде, впрочем, приветствовавшему вступление Польши в НАТО, ни кому-либо другому. Нет пищи для поэзии, да и ореол борцов за свободу и независимость всех народов, который так долго и, как оказалось, не по праву окружал поляков, померк. Служебная роль при палачах Белграда и Багдада, хлопоты по поводу нефтяных интересов Америки — тут, воля ваша, даже и обольститься нечем, нечем подпитать исторически столь устойчивый в России “польский соблазн”. Кажется, сбылось пророчество поэта:
…И ты, славянская комета,
В своём блужданьи вековом
Рассыпалась чужим огнём,
Сообщница чужого света.
О. Мандельштам, 1914 год
Конечно же, право поляков (как, впрочем, и всех других народов, чего сами поляки, поддержав Вашингтон в его неправедной войне, кажется, не склонны признавать) делать свой выбор. Но наше право (а по мне, так и долг) — возможно скорее отряхнуть от ног своих прах иллюзий совместной борьбы “за нашу и вашу свободу”. В резком и безжалостном свете занимающегося ХХI века они не только нелепы и смешны, но просто губительны, а мы и так уже слишком дорого заплатили за них. Прагматичным отношениям с Польшей такой трезвый взгляд со стороны России помехой не станет, но зато мог бы способствовать её собственному освобождению от многих застарелых комплексов.
Сказанное в равной мере относится и к Чехии, ибо, хотя она и не была никогда предметом такого влечения и страстного интереса для русского общества, как Польша (в иные моменты своей истории заслуживая этого гораздо больше), над нашим общественным сознанием всё ещё тяготеет комплекс вины за 1968 год. Событиями того года многие до сих пор склонны объяснять и устойчивость антирусских настроений в Праге, и её пронатовское рвение. Это стало даже своего рода штампом, аксиомой, вроде бы и не требующей доказательств. А между тем Мицкевич ещё в 1841 году в своих “Лекциях…” не без основания писал: “…В массе своей чехи не искали опоры в России; они не проявляли стремлений связать свою национальную судьбу с интересами русских; они предпочитали выжидать, и никогда не объявляли они Россию единственной надеждой славянских народов…”.
Как и всегда, в своём неуёмном стремлении уязвить Россию Мицкевич, конечно, несколько откорректировал отношение к ней чехов и особенно всегда более “тёплых” к русским словаков под “польский формат” — как я уже говорила, оно было различным даже у самих “будителей”. В целом же, однако, Мицкевич оказался прав — в том смысле, что никаких особых порывов к России, сравнимых с накалом болгарских или сербских чувств в иные эпохи, с чешской стороны никогда не было. И, стало быть, “шок 1968 года” — следует честно это признать, кто бы и как бы ни относился к тогдашним действиям Москвы, — вовсе не имел отношения к области оскорблённых чувств любви и веры, за отсутствием высокого накала этих чувств, а нередко даже и их самих. Скажу больше: “memento 1968”, действительно ставшее своего рода стержнем национальной психологии современных чехов, — это не столько боль за какую-то погибшую высокую мечту, которой будто бы тогда не позволила осуществиться Москва, сколько отместка ей за почти сорокалетнюю отсрочку реализации иных, вполне приземлённых мечтаний о вхождении в западный блок. И потому “народная душа” вполне прагматично не припоминает Парижу, Лондону и даже Берлину 1938 год, что и понятно: “memento 1968” — это козырная карта в большой политической игре, это входной билет на Запад. Таким “билетом”, конечно же, не может быть ни неприятное для Запада напоминание о Мюнхенском сговоре, ни ещё недавно священная память о Белой Горе*, ни грозная тень слишком уж “неполиткорректного” Великого Слепца. А потому национальная память прагматично усекается до 1968 года, предстающего едва ли не самым страшным событием в истории Чехословакии.
Но забыть о Белой Горе и Мюнхене и упорно помнить об обиде, нанесённой Москвой, — как-то с трудом верится в подобную избирательную чувствительность. Удивительна и лёгкость, с какой из рук Запада почти тотчас же, ещё не насладившись полным своим суверенитетом, приняли, в сущности, вариант брежневской доктрины его ограниченности. Неизбежно закрадывается мысль о том, что никакой самобытной идеи в 1968 году у Праги не было, иначе — почему бы, добившись вожделенной независимости от Москвы, и не приступить к реализации этой идеи, плодами своего творчества одарив также и Европу? Ничего подобного, однако, не произошло, зато именно из Праги (которую в 1968 году всё-таки не бомбили и даже не обстреливали) раздались истерические призывы бомбить Сербию. А полное молчание былых борцов за права человека по поводу использования авиацией НАТО бомб с начинкой из слабо обогащённого урана? Видимо, тоже плата за “входной билет”?