Пункт 5-й. “Старайся достигнуть всякого влиятельного места... Для достижения этой цели всякие средства дозволительны, хотя бы они и казались для других низкими... Лесть... в особенности употребляй везде, где из неё можешь извлечь выгоду в своих планах”.
Пункт 10-й. “Помни, что Россия — первый твой враг, а православный есть раскольник (схизматик); и потому не совестись лицемерить и уверять, что русские — твои кровные братья, что ты ничего против них не имеешь, а только — против правительства, но тайно старайся мстить каждому русскому...”
“Духовный лик” Польши...
Пункт 11-й. “Между русскими говори всегда, что немцы — первые враги русских и поляков. И будешь способствовать к уничтожению одного врага посредством другого”.
Пункт 13-й. А когда нужно, то, наоборот, “посредством содействия влиятельного немца” “старайся... уничтожить” русского.
Кто не поймет, что здесь дышит дух католичества и ещё проще сказать: иезуитизма!
Или вот документы-прокламации уже к православному духовенству в бывших областях Польши:
“Духовенство греческого исповедания! Свобода совести была искони (вот уж неправда. — М. В. ) свойственна польскому правительству и его законодательству, сроднилась с народными нравами... Борьба с нашествием (Московии) не есть борьба религиозная, но борьба за свободу, война народная”. А значит: помогайте в революции против русского правительства. Но конец прокламации очень далёк от этой “свободы совести”: “Если кто-нибудь из вас остался слепым и презренным орудием Москвы,.. тот будет казнен, как преступник”. Это говорило тайное правительство революционного “ржонда”... Такая прокламация была напечатана в Вильне 18 апреля 1863 года... А через 3-4 недели вышла другая, уже более резкая, без всякой “любви”. Она составлена была, наверное, ксёндзом, из коих многие принимали прямое участие в восстании. Начинается так: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Братья во Христе, бывшие униатские священники!.. О, не воображайте себе, что мы не знаем сокровенных замыслов ваших, замыслов, подстрекающих злополучных крестьян, лишённых вами святой веры (то есть бывшей римской унии. — М. В. ). Вы сами себя погубили через вашу алчность к звонкой монете, которою вас наделяло московское правительство... Вы отреклись от святой веры (католичества)... Вы осудили и осуждаете на вечную муку столько душ, вверенных вашему попечению. Помните, что Царствие Небесное не есть от мира сего”... И почти рядом такие слова, совсем не “небесные”: “Месть поляков за святую веру ужасна!.. Помните, что настала минута мести за ваши преступления и казни за грехи ваши”... Католическая Церковь, не принимая будто бы прямого участия в восстании, действовала возбуждающе своими, будто бы “церковными”, методами. В Польше и Литве были разосланы от консисторий распоряжения объявить траур по всем храмам. Он выражался в следующем: повелевалось, чтобы “замолкли в церквах колокола, органы, музыка и пение”,.. богослужение должно было совершаться “начётом”. Правда, при этом наказывалось удаляться вообще “от всякого греха” и молиться. Но всякий понимал, что этот траур есть пассивная забастовка, церковный саботаж...
Этот траур простирался даже на веселье свадебное: запрещена была игра на скрипках. Ю. Ф. Самарин, объезжавший самолично польские сёла после усмирения бунта 1861—1863 годов, рассказывает престранный случай, который в православной нашей стране совсем непонятен, а у католиков был святою заповедью. В одном селении крестьяне стали просить Самарина “выпросить им разрешение на ближайшей свадьбе снять с гвоздя висевшую в шинке опальную скрипку”. В чём дело? Он не понимал. “Но скоро сам шинкарь разъяснил нам всё дело, предъявив полученный им письменный приказ от войта (вроде волостного старшины) об уплате штрафа за нарушение запрета, наложенного ксёндзом.
Последний стоял невдалеке от сходки (созванной Самариным. — М. В. ); и мы просили его объяснить, что дало повод к этой строгости? Ксёндз, видимо, растерялся; заговорил было о том, что его обязанность поддерживать “моралитет”, но, впрочем, сознался, что нет причины воспрещать игру на скрипке вне церкви. По настоянию нашему, он это повторил от себя крестьянам к их неописанной радости”... Потом “об этом сделано г. наместником Польши общее распоряжение”: опала со скрипок была снята.
Не нужно думать, что это — пустяк. Нет, какая власть у ксёндзов над народом! Вот что здесь для нас важно. Откуда это? И к чему это доводит? (вот вопросы, о коих будет разъяснение дальше). (Соч. Т. 1, ст. 360—361).
Пропускаем полстолетия ещё... Наше время. Вот Польша, благодаря победе союзников над немцами, получила неожиданно огромное пространство, о чём они и мечтать не могли перед войною. Во главе её становится человек, сам испытавший режим ссылки и тюрем, — Пилсудский. В православном церковном календаре, изданном в Варшаве за 1938 год, напечатана речь митрополита Варшавского Дионисия на вторую годовщину кончины “приснопамятного маршала Иосифа Пилсудского”. Там он, между прочим, говорит следующее: “Для нас, православных граждан Польской республики, в особенности ценным являлся новый (это примечательно: если “новый”, то старый был иным. — М. В. ) духовный облик Польши, который показал нам Иосиф Пилсудский, когда в своём известном воззвании от 22 апреля 1919 года “К гражданам бывшего Великого княжества Литовского” высказал следующее:
“Состояние постоянной неволи, хорошо известное мне лично... должно быть, наконец, упразднено... Я хочу предоставить вам всем возможность разрешения внутренних дел национальных и вероисповедных так, как Вы сами этого пожелаете, без какого бы то ни было насилия или принуждения со стороны Польши”.
И это завещание Пилсудского будто бы исполнялось во всей чистоте: Польша для всех являлась искренней, нелицемерной “истинной родиной, любящей матерью, для которой все её дети равно дороги”, — свидетельствует митрополит Дионисий в похвальном слове. Конечно, в похвальном памятном слове подобает хвалить покойника, по доброй и старинной поговорке: о мёртвых или хорошо говори, или ничего. Но так ли это было на самом деле, можно сомневаться. Я не намерен рассказывать о том, как снесли русский собор, как разрушали сельские православные церкви (я этого не знаю точно; а газетам не намерен верить во всём). Но вот что мне несомненно известно: в том же церковном календаре есть статистические справки о религиях: католической, униатской, православной, протестантской, еврейской и пр. (И цифры, и графические рисунки говорят, что католичество в Польше стало расти: в 1921 году католиков было 17 с лишним миллионов, в 1931-м — уже 20 миллионов и 800 000... Неужели католическое духовенство не приложило здесь рук своих? Невероятно...) А вот ещё более поразительный факт, там же напечатанный. В 1931 году была перепись. Заявляли: кто какой веры. Но вот смотрю в Полесском воеводстве (в уездах Пинском, Брестском, Кобринском и друг.), то есть там, где больше всего православных русских, я вижу странно малую цифру, которая показывает: на каком языке они говорят? Оказалось, всего 1,4 процента; а православных там же показано рядом 77,4 процента. Ясно, что — русские. Что же оказывается? В примечании объяснение: “во время переписи 1931 года огромное большинство православных полещуков определило свой язык, как “тутейший” . Из 708 200 человек признало своим родным языком язык “тутейший” свыше 707 000... Куда же их отнесли статисты? В графу “иной” язык, где указаны (кроме Вильны литовской) крохи, меньше процента (вроде караимского и т.п.). Почему же так случилось? Полещуки побоялись сказать, что они считают своим родным языком русский... Вот и вся разгадка загадки. И выдумали наивно-хитро новейший язык “тутейший”... Что ж это за свобода? (Нет, свежо предание, а верится с большим трудом).