Приступая к этой задаче, Александр Сергеевич подвергал критике принцип политической свободы от ценностей; критике очень жёсткой не только с точки зрения политолога, не только с точки зрения человека, имеющего твёрдые убеждения, но именно — я подчёркиваю — именно с точки зрения аналитика и методолога науки. Он утверждает, что чем выше уровень нашей озабоченности, тем выше уровень проникновения в суть вещей, а значит, тем содержательней используемые нами знаки.. Язык познания, его метод не может быть свободен от человеческой ангажированности. Человек познаёт не мёртвые вещи в себе, мир открывается исследователю, философу постольку, поскольку тот увлечен и востребован им. Это был принцип, ведущий Александра Сергеевича, сформулированный ещё в его работах по глобальному прогнозированию. Но наиболее чётко, как методологическую установку, предлагаемую им, философом, он сформулировал это именно в своих последних трудах.
Панарин говорит о том, что именно попытки подходить к языку как к набору пустых знаков, соблазн виртуалистики являются одной из основных угроз, которые таит в себе интеллектуальное сообщество для окружающей реальности. Потому что интеллектуальные игры, чреватые уходом в самодостаточность, несут за собой в мир хаос. Поэтому исходный методологический принцип — это забота, это ангажированность исследователя. Александр Сергеевич утверждает, что элементы и процессы мира, не озвученные человеческим голосом, никогда не явят нам ту откровенную истину о мире, которую они способны поведать голосом ангажированной человеческой личности. Таким образом, в основе творчества — сопричастность к другому, забота о другом и, конечно, любовь.
Выбор Панарина — это сопричастность к судьбе своего народа, со-бытие со своим народом. Неоднократно Александр Сергеевич заявлял: “Я остаюсь со своим народом”. Это была его основная, базовая установка. И Панарина — общественного деятеля, и Панарина-мыслителя. Мыслителя, озабоченного в первую очередь реальными проблемами, ищущего в философии способ их разрешения. И, конечно, главная движущая сила его — это служение своему народу, любовь к своему народу. Вот те вечные ценности, которые должны лежать в основе философского творчества; их он черпал из русской культуры.
Александр Сергеевич пишет о православной Софии как о совершенно особом способе познания мира, основанном на действенной любви. В своих исследованиях русской культуры Александр Сергеевич останавливается на её космической целостности. Он считает, что именно в русском космизме лежит онтологическая предпосылка преодоления разрыва между человеком и миром, между субъектом и объектом. Потому что русская культура, прежде всего, основана на любви к миру и человеку как подобию Божьему, несущему в себе вечные законы мироздания, божественные законы мироздания. В то же время Панарин подчёркивал, что в русской культуре, в православии, в образе Бога актуализируются любовь и милосердие. И вот голосом философа, голосом Александра Сергеевича и говорила любовь к своему народу и живая забота, ангажированность проблемами мира, того сложного мира, с которым мы столкнулись на рубеже XX—XXI веков.
Валентин НЕПОМНЯЩИЙ • "Реванш истории" как явление русской культуры (Наш современник N9 2004)
Валентин НЕПОМНЯЩИЙ,
доктор филологических наук
“РЕВАНШ ИСТОРИИ” КАК ЯВЛЕНИЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ [1] 1
Все думали не об истине,
но единственно о пользе...
Н. М. Карамзин .
История Государства Российского
Речь в этой книге идет о том, как вести себя нам, России, чтобы помочь Истории — говоря евангельскими словами — “исправить путь”, обрести, если это возможно и ещё не поздно, дорогу более достойную, более человечную, чем сокрушительный и безнадежный прогресс современного мира.
Я не историк, не политолог, не экономист. Я поделюсь впечатлениями и мыслями по поводу темы, думать о которой меня научил Пушкин, которая составляет философский стержень и воплощает дух монолитного и многосоставного труда А. С. Панарина, на научном языке выражающего внятную, может быть, самому простому человеку — ибо естественную для него до невыразимости — общую интуицию безмолвствующего народа.
“Реванш Истории” — книга необычайно густая по тематическом составу, плотная и тонкая по мысли, простая и ясная по общему смыслу и выводам, внешне академичная, часто тяжеловатая лексически и стилистически, но внутренне словно бы дрожащая от сосредоточенного темперамента; иногда страстная, как юношеский порыв, порой патетическая, как проповедь или пророчество. Она спешит (отсюда и издержки стиля) поведать всё с наивозможной полнотой и как можно скорее, будто автор жаждет достучаться во все двери, докричаться до всех ушей, взволновать все сердца и убедить все головы задуматься. “Ибо как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех” (Мф. 24, 38—39).
В самом деле, наверное, только на библейском языке возможно адекватно определить и описать, что происходит в последние десятилетия с человеком, с его сознанием и душой, с человечеством и его культурой — понимая под культурой не что иное, как сферу ценностей , вне которых существование человека перестает быть человеческим. Мы живем, показывает “Реванш Истории”, в эпоху жестокого мирового стресса, духовного кризиса, которым знаменуется конец человекобожеских иллюзий и самонадеянного оптимизма постренессансной эры, именуемой Hовым временем. Панарин видит, как за фасадом успехов рушатся утопические мечты о реконструкции собственными кустарными средствами утраченного Рая; как истекает срок господства позитивизма с его ползучей логикой и психологией свиньи под дубом; как совершается крах детерминистского прогрессизма с его прометеевско-фаустовскими претензиями; как на наших глазах гибнет миф всеобщей вестернизации в качестве универсального способа осчастливить человечество в технологическом Эдеме. Процессы этого распада и гниения порождают свои продукты: в мировоззренческой сфере — постмодернизм с его всеобщей относительностью, отказом от категорий истинности и ценности, а в сфере практики, стратегии — людоедскую концепцию “золотого миллиарда”, делящую человечество на счастливых обитателей вестернизированного рая и прозябающих за его оградой изгоев.
Маркс, вспоминается при чтении книги, обронил где-то неожиданную для него формулу: назвал невежество “демонической силой” — и был совершенно прав. Индустриальная эпоха, столь очевидно богатая невероятными достижениями изобретательного разума, столь же очевидно и невероятно от своих успехов обезумела: невежество духовное и нравственное достигает в “эпоxy информации” степени доисторически дремучей глупости, доходящей до потери инстинкта самосохранения: глупость поразила едва ли не самые элементарные основы тех представлений, что делают человека человеком. Свидетельства этого у всех на глазах, я укажу лишь саше очевидные.
“Золота мне не нужно, я ищу одной истины”, — говорит один из пушкинских героев, монах-алхимик брат Бертольд, будущий — заметим — нечаянный изобретатель пороха: “А мне черт ли в истине, мне нужно золото”, — отвечает его недалекий собеседник. Этот “прагматический” ответ — эмблема современного прогресса, для которого из вcex ценностей величайшая — деньги. В такой “парадигме” понятие культуры лишается человеческого смысла и оставляет себе только биологический (“культура микробов”).
Культура есть система табу , говорил известный мыслитель Клод Леви-Стросс; и вот, в истории человечества еще не было такого, чтобы отменились все табу, кроме юридических (“разрешено все, что не запрещено), и таким образом изначальное, совестное понимание того, что можно и чего нельзя, было бы официально и громогласно выведено из области общего, совместного признания и употребления, — это случилось только в наше время.