Хвощ не прогуливал и не хулиганил. Он даже не курил. На переменах стоял где-нибудь в уголке; на уроках, не отрываясь, смотрел в окно. Преподаватели не беспокоили его. Класс, сформированный из детдомовских, был очень тяжелым, и в нем каждый, способный хотя бы просто сидеть тихо, ценился на вес золота. Классная руководительница, с головой ушедшая в ведомости на питание и составление учебного плана, и думать забыла о своем необычном подопечном, тем более что он вроде бы не доставлял никаких хлопот. Одноклассники и соседи по комнате тоже перестали обращать на Хвоща внимание. По крайней мере, до тех пор, пока он не нарушил обет молчания.
Во вторую учебную субботу, по старой традиции, администрация школы решила провести день здоровья. Это значило следующее: никаких уроков, пробег, пожарная эстафета, классный час. Для детдомовских – настоящий праздник, единственная возможность хоть в чем-то превзойти домашних. Естественно, с того времени, как стало известно о готовящемся мероприятии, во всех комнатах и укромных курилках обсуждалась только одна тема – кто будет участвовать в субботних соревнованиях.
В четверг вечером Муха, Рыжик и еще двое ребят постарше сидели на старых качелях за жилым корпусом. Вились синие струйки табачного дыма, а вместе с ними и неспешная, обстоятельная беседа, сопровождавшаяся смачными плевками в траву.
– Надо Бориса первым поставить. Он стопудово сразу всех сделает.
– Борис не побежит, – помотал головой Рыжик. – Он в изоляторе.
– А чё?
– Говном на уроке кидался. Из толчка принес в бумажке завернутое.
– Герой, бля. А кого вместо него?
– Не знаю.
– Хвоща надо, – вдруг предложил Рыжик. – Помните, как он раньше гонял? Ну, в начальной школе?
– Да, гонял здорово, только теперь ты его не заставишь.
– Точно. Кстати, он во сне разговаривает.
– Серьезно?
– Отвечаю. Вчера проснулся. Ну, в толчок пойти. А он бормочет чушь какую-то.
– И что бормотал?
– Да не помню. Про театр и короля вроде. король гнили или боли, хрен его знает. Еще ногой дергает и так быстро шепчет: «Отпусти, отпусти, отпусти.»
– Во дурик!
– Больной, хер ли.
За ужином Муха сел рядом с Хвощом и, ткнув его локтем под ребра, заговорщицки подмигнул:
– Как там король гнили?
Хвощ вздрогнул и выронил ложку. Лицо его вытянулось и побелело, Муха даже испугался, что тот сейчас грохнется в обморок. Но нет. Глубоко вдохнув, Хвощ спросил дрожащим голосом:
– Откуда ты знаешь? Муха заржал:
– Оказывается, ты не только во сне разговариваешь! Хвощ, видимо, понял, что к чему. Краска постепенно возвращалась на его лицо. Он схватил ложку и зло пробормотал:
– Хочу – говорю, хочу – не говорю!
Сине-серые сентябрьские сумерки заполнили комнату. Дежурная воспитательница уже закончила обход и погасила в спальне мальчиков свет. Наступило странное, зыбкое время между днем и ночью, между сном и явью, время теней и жутких историй, важных разговоров, подводящих итоги, расставляющих все по своим местам. Муха, которому не спалось из-за воспоминаний об отце, сел на кровати и спросил:
– Эй, Хвощ, как там в психушке?
Он не надеялся на ответ, но услышал его:
– Весело.
– Да ладно. Что может быть веселого в психушке?
– Может, – Хвощ лежал на спине, не мигая, глядя в потолок. – У нас был кукольный театр.
– Трендишь! Театр, блин. Откуда в дурке театр?
– Не знаю. Он там всегда был.
Муха переглянулся с Рыжиком и выразительно покрутил пальцем у виска.
– И что там показывали?
Хвощ недовольно поморщился, не отрывая взгляда от потолка:
– Показывали всякое. Какая разница? Про Гамлета там, еще много.
– Про кого? – фыркнул Муха. – Это что за мудак такой?
– Принц один. У него отца убили, и он с ума сошел.
– Ни хрена себе! Вам там вокруг своих дуриков мало было?
– Ты не веришь мне? – голос Хвоща был спокоен и холоден, как лесной ручей.
– Нет, не верю, – Муха зло ухмылялся. – Мне кажется, в дурдоме тебя просто перекормили таблетками, потому что ты псих, долбанутый на всю башку. И теперь втираешь нам какую-то хрень про принцев и кукольный театр. Либо просто трендишь, либо тебя приглючило.
Рыжик встрепенулся:
– А еще этот, гнилой король, или как там!
– Точно! Он тебе снится, что ли?
Хвощ даже не повернул головы. По-прежнему глядя вверх, он просто сказал:
– Сам все увидишь. И закрыл глаза.
Следующим утром на тумбочке рядом с кроватью Мухи появился билет. Это была половинка обыкновенного листа в мелкую клетку, вырванного из школьной тетради. В центре синей шариковой ручкой было изображено нечто вроде занавеса с двумя классическими масками трагедии и комедии. Сверху шла надпись, сделанная крупными корявыми буквами с многочисленными завитушками:
«ДОБРО ПОЖАЛАВАТЬ В НАШ ТЕАТР».
А снизу еще одна, короткая, ровными четкими буковками:
«Билет № 1».
Муха повертел бумажку в руках, стукнул в плечо Рыжика:
– Глянь, как этого психа прёт. Всю ночь, наверно, сидел, рисовал.
Рыжик хмыкнул и, пожав плечами, полез в тумбочку за зубной щеткой. Муха подошел к Хвощу, процедил сквозь зубы:
– Это ты мне положил?
Тот медленно и настороженно повернулся, будто не был уверен, действительно ли слышал рядом с собой чей-то голос:
– Что?
– Что! Оглох, ёптвою?! Это ты мне положил, спрашиваю? Хвощ кивнул:
– Я. Положил. Пригодится.
– На хрена?
– Это билет, – он еле заметно улыбнулся. – В театр. Ты же хотел посмотреть.
– И чё, типа, они ко мне приедут теперь?
– Да. Уже скоро.
Муха скривился. Чокнутый слишком далеко зашел в своем вранье, это отличный шанс проучить его. И, несмотря на то, что держать бумажку в руках было неприятно, Муха аккуратно сложил ее, сунул в задний карман джинсов и сказал:
– Хорошо. Но если никакого театра не приедет до понедельника, я тебе рыло начищу, лады?
– Лады, – просто ответил Хвощ и начал натягивать свитер, давая понять, что разговор окончен.
День выдался суматошный, но удачный. Утро было туманное и холодное, однако небо оставалось чистым, без единого облачка, и ни одно из запланированных мероприятий не отложили. В пробеге детдомовские оставили домашних далеко позади, без труда победив на каждом из десяти этапов.
Потом была пожарная эстафета. Они разматывали шланг, таскали на носилках «раненых», носились вокруг стадиона в противогазах. Рыжик схлестнулся с одним шестиклассником, и Муха кинулся другу на подмогу. К тому времени как подоспел физрук и растащил их, у обоих уже были разбиты носы и губы, хотя шестикласснику досталось сильнее, все-таки его били вдвоем. Классная руководительница накричала на них, пообещала рассказать все воспитателям. Муха послал ее по всем известному адресу – громко и прилюдно. Он был слишком взвинчен, чтобы соображать, что делает. Классная отвесила ему пощечину и пообещала засадить в изолятор на неделю. Муха плюнул ей под ноги, развернулся и пошел прочь. Двое десятиклассников остановили его и привели в детдом, где оставили под надзором подслеповатой технички тети Саши до окончания всех мероприятий дня здоровья.
После обеда у них была забита стрела с одним парнем из домашних, который вдруг начал ни с того ни с сего кричать, что Горб на своем участке эстафеты срезал путь. Вполне возможно, это действительно имело место, но сдавать своих никто не собирался. Победителей, как известно, не судят.
На стрелу, кроме виновников торжества, подтянулись Муха с Рыжиком и еще парочка любителей на халяву подраться. Со стороны домашних подошло трое.
Но махач не состоялся. Пацан вдруг взял и вежливо извинился перед Горбом, признавшись, что был не прав. Горб важно кивнул, пожал протянутую руку и, глупо улыбаясь, отправился назад. От расстройства Муха подрался с Рыжиком. Через десять минут они уже помирились и уселись в туалете играть на мелочь в новые карты с фотографиями голых женщин, которые подарил Горбу один его друг из города.