Механизмом распада во многих частях советской империи стали революции. Для того, чтобы такие революции смогли произойти, потребовалась очень широкая мобилизация народных масс. Для того же, чтобы обеспечить такую мобилизацию, необходимы были, в частности, понятные людям идеологии, которые обеспечили бы выделение достаточного количества социальной энергии. Очень недолго, в 1986–1987 гг. повсеместно совершались попытки использовать в таком качестве социальные, общедемократические и даже экологические идеи. Однако почти сразу наряду с ними, а в скором будущем поглотив их, появились идеологии национальные или даже националистические. Впрочем, следует признать, что националистическая компонента была и с самого начала имманентна даже экологическим и социальным идеям, принимая форму: «ОНИ портят нашу экологию и ОНИ перекачивают наши богатства в Центр». Национализм был наиболее базовым, понятным и универсальным средством солидарности, и его потенциал было очевиден нарождающимся политическим элитам.
Довольно естественно, что национализм принимал не форму гражданского, а форму этнического национализма. Долгий период досоветской и советской модернизации делал именно такой путь естественным. Солидарность людей строилась не по парадигме «потенциальные граждане независимой Грузии, Армении» и т.д., а «грузины, армяне, осетины» и пр. Причем территории воспринимались как этнические домены, даже если, как в Абхазии, титульный этнос составлял менее 20% населения. Важно, что Абхазия принадлежала абхазам, а Армения – армянам именно как этнической общности. Квинтэссенцией такого рода мышления стала крылатая фраза первого президента Грузии, бывшего диссидента Звиада Гамсахурдиа «Грузия для грузин», и выработанная им же концепция этнических «хозяев» и «гостей» Грузии. Никакая метакультурная общность не могла заменить собой этнической солидарности. Попыток создать некое «Закавказское государство» даже и не предпринималось, в отличие, например, от предыдущего распада Российской Империи в начале XX в. Впрочем, и тогда идея Закавказского Сейма не прожила и нескольких месяцев. Процессы бурного национального строительства делали идеи общекавказской солидарности маргинальными, «мейнстримными» же были идеи строительства национальных государств европейского типа вильсоновской эры и ухода от плановой экономики к свободной, также понимаемой как основа национального процветания.
Дополнительной причиной маргинализации идеи общекавказской солидарности послужили неизбежные при такого рода развитии этнополитические конфликты. Политизирующаяся этничность, дисперсное расселение этносов, «матрешечная» структура административного деления с неизбежностью приводили к конкурирующим и накладывающимся друг на друга территориальным проектам. Скажем, территорию армянской автономии внутри Азербайджанской ССР своей могли считать и армяне, и азербайджанцы, а осетинской автономии в Советской Грузии – опять же и осетины, и грузины. Вопреки часто встречающемуся в прессе упрощенному пониманию, этнические конфликты на Кавказе не являлись изолированным явлением и тем более случайностью или злой волей людей, но были одним из проявлений процесса нациестроительства стран региона – неким аналогом Эльзаса и Лотарингии в терминах европейской истории. Некоторые из конфликтов имели не чисто сецессионистский, но ирредентисткий характер, подобно Рисорджименто периода объединения Италии или синдрома распада некоторых частей Австро-Венгрии, когда Трансильвания после распада не стала независимой страной, но присоединилась к Румынии, а Польская Силезия – к Польше.
В период распада СССР странно было не то, что в период строительства этнонациональных идентичностей проявлялись конфликты, а что их было так немного. Таким образом, противоречия между различными субъектами кавказской политики делали тем более неактуальными сюжеты единства Закавказья. Пожалуй, единственное существенное, что произошло в этой сфере – это смена названия региона с «Закавказья» на «Южный Кавказ». Новое название являло собой осознанный отказ от «взгляда из России», и таким образом дистанцировало Южный Кавказ от России. При этом переименование было механическим, никакого осмысления региона как новой реальности не происходило, и регион продолжал существовать по инерции.