А чего он выжидает, стал думать я? Я один знаю о нем, значит, выжидание его касается меня. Раз ждет и следит, значит, у меня есть какая-то сила, которую ему пока не одолеть. ПОКА. Потому что уж больно спокоен. Словно знает, стервец, что и когда я сделаю, как подпаду под его власть.
Надо бежать! Бежать. Надо бежать! НЕ МОГУ!..
Прошли дни, неделя. И впечатался навечно в память его образ тех последних дней — мертвенно бледного с тусклыми глазами, всегда в серой майке, в которой его принесли, словно она приросла к телу. А что под ней?
Как только я задал себе этот вопрос, так стал замечать: его фигура меняется. День ото дня, но замечаю это лишь я один. Плоть стекала с плеч, со спины к пояснице, собираясь в жирную рыхлую складку. Дрожала при ходьбе, как студень. Это при его-то худобе! Казалось… нет! так и было на самом деле — он разлагается заживо. Позвоночник его проступал сквозь майку, как обглоданный хребет падали. Но никто не замечал этого, кроме меня.
По ночам я обнюхивал Лию, прежде чем взять ее. Но она пахла обычно — духами, телом.
Как же мне узнать? Как же мне узнать точно?! Если я буду знать точно, я разорву эти сети.
И тогда мне пришла в голову мысль: если Вадим мертвец, значит он не должен дышать! Нужно только подкрасться к нему ночью и послушать.
Паркет тихо поскрипывал под босыми ногами, сердце колотилось в горле, пот струйками тек по бокам от страха, но не было сил более жить в неизвестности. Не убьет же он меня в конце концов. При брате, при матери. Кругом люди, тысячи людей, тысячи квартир. Крикни — сбегутся сразу.
Вадим лежал на левом боку лицом к стене. Луна освещала его тощее плечо, руку, лежавшую поверх одеяла.
Я остановился в двух шагах от постели, прислушался. Не слышно! Очень уж громко сопит Павлик. Еще шаг, ноги отказываются идти.
Склоняюсь над ним. Затаиваю дыхание…
И вдруг его руки капканом сжимаются на моем затылке. Рот оскаливается страшно — зубы, ослепительно белые в лунном свете, неестественно большие, растут на глазах, вытягиваясь кривыми клыками.
Я дико закричал. Вырвался. Одним безумным прыжком проскочил комнату и через мгновенье уже сидел на постели. Лия, часто моргая спросонок, спросила испуганно:
— Что случилось?
— Кошмар, — говорю, — приснился. — А сам слышу тихий злорадный смешок в спину. И соображаю: это он смеялся мне в спину, когда я вырвался из его рук. ГАДЕНЫШ! И тотчас мерзкий смрад бьет мне в лицо. Спазма перехватывает горло. Запах лезет в ноздри, забивает легкие, и я бегу в туалет. Меня рвет.
Умывшись и прополоскав рот, возвращаюсь и без сил падаю на постель.
Павлик заглядывает к нам. В первый миг я напрягаюсь, думая, гаденыш пришел насладиться эффектом. Но нет, у того, что стоит в дверях волосы темные. Лия встает, машет на сына рукой:
— Иди, иди. Ничего интересного. Спать надо. А то завтра вас в школу не добудишься.
Захлопывает дверь и ластится ко мне. Я лежу безучастный, с похолодевшими руками и ногами, только тело дрожит не переставая.
Впервые я не ответил на ее ласки, впервые не захотел. И наконец решился: завтра же уйду.
Но с утра уйти не удалось. Утром ребята не пошли в школу. Павлик закашлял, зачихал, у него поднялась температура. Померял и Вадим, и у него оказалась повышенная.
Помню: отдает матери градусник, а сам краем рта скалится на меня.
— 37,5, - говорит Лия.
Это у трупа-то недельной давности! Но этим меня уже было не пронять. В уме я уже разработал план. Лию отправлю в аптеку, а сам за это время вещички соберу и дам деру. Мальчишки в одной комнате, я в другой — несложно. Крикну от двери:
— Я ненадолго! На работу вызывают! И все.
Но не тут-то было. Лия не пошла в аптеку, а вызвала врача. Сидит, ждет. Врач не идет. Я говорю ей: ступай, я один здесь прекрасно управлюсь. Она ни в какую: как же я уйду, а вдруг врач. Он скажет все мне, отвечаю. А она: на вас мужчин полагаться, и машет рукой. Я тоже махнул. Жду. А врач все не идет и не идет.
Мальчишки притащили спальный мешок в нашу комнату и разлеглись на полу — дурачились. Лия сидела читала, покрикивала на сыновей изредка, чтобы не слишком бесились, а то мол еще температуру нагонят.
И тут гаденыш отмочил шутку. Подошел и встал передо мной, гнусно ухмыляясь.
— Иди, иди! — замахал я на него, а он еще ближе. Я инстинктивно выставил вперед руки, а он повернулся спиной и прижался ею к моим ладоням. Как раз той жирной складкой над поясницей. И я ощутил, что тело его под майкой мягкое, как плохо застывший студень. В глазах у меня помутилось.
Пришел в себя: они опять возятся на мешке. Сижу совершенно очумелый. Тогда все и случилось. Вадим подмял Павлика и, впившись ему в горло зубами, рванул по-волчьи вбок. Кровь хлестнула фонтаном из перерезанного горла. Лицо трупа почернело: только глаза белели на нем и зубы розово блестели от крови. Ногти вытянулись желтыми когтями, и гаденыш с воем стал раздирать ими грудь брату. Больше ничего не помню. Дальше все с чужих слов.
Оказывается через секунды в дверь позвонил врач. Он услышал нечеловеческий вой, дикие истошные вскрики, и побежал за милицией.
Дверь взломали и нашли в квартире два трупа. Один еще не успел остыть, другой был давний, порядка двух недель. Возле дивана был найден я сам в бессознательном состоянии, весь перепачканный кровью. Главное — кровь была у меня и на губах. А в кресле сидела и выла, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, сумасшедшая женщина.
Времени у меня много, и я часто задумываюсь над двумя неразрешимыми загадками: откуда у меня на губах кровь Павлика — это раз: как Вадим стал упырем, ведь для этого надо, чтобы ему прокусил горло и выпил кровь другой упырь. Так просто это ведь не передается, не грипп — это два.
Может быть, я когда-нибудь выйду отсюда, а может и нет. А вдруг я теперь тоже упырь и только затаился и жду, когда меня выпустят? Зачем кусать идиотов? Они и так хороши: шепчутся, знаки какие-то чертят в воздухе, оглядываются. Привязанные уже к незримому миру, видят его в полуслепую, он мучит их уже теперь. А я — кто я? Затаившаяся тварь?.. Говорят, я совсем седой. Не знаю — правда ли.
Н. Ю. Чудакова, С. Н. Чудаков
АТЛАНТИДА, АТЛАНТЫ, ПРААТЛАНТЫ…
Как я могу сказать, что я думаю, пока размышляю о том, что говорю.
Как много дел считалось невозможным, пока они не были осуществлены.
Как часто, дорогой читатель, мы встречаем в книгах, статьях, заметках фразу, похожую на эту: ученые не могут объяснить это явление. И чего не могут они, порой успешно «решают» фантасты. И вот что интересно: там, где полет фантазии одного человека когда-то нарисовал нечто немыслимое, сегодня — реальность, знакомая и понятная почти каждому. Пример? Да сколько хотите! Хотя бы гиперболоид инженера Гарина — лазер. И какую воплощенную фантазию подарит нам завтра, предугадать бы там кого-нибудь, кто идет дальше» — эти слова американского мыслителя XIX века Генри Дейвида Торо как нельзя лучше говорят о вечном стремлении человека к новому знанию. Англичанин Сэмюэл Батлер утверждает: «Жизнь — это искусство делать верные выводы из неверных посылок». С этим трудно не согласиться, как, впрочем, и с убеждением Альберта Эйштейна, что «вечная загадка мира — его познаваемость». И — продолжим фантазировать дальше…
Последствия мировой термоядерной, химической, биологической, геофизической, биогенной (как ни называй следующую войну) катастрофы современному человеку не легко представить или предсказать. Как мы знаем, применение даже и одной атомной бомбы повлекло за собой колоссальные человеческие жертвы и разрушения. Пятитонная атомная бомба «Малыш» мощностью около 20 килотонн, сброшенная над Хиросимой, взорвалась на высоте около 550 метров. Однако пострадал фактически весь город: в радиусе до 8 километров полностью или частично были разрушены 60 тысяч домов. Возник огненный шторм, длившийся 6 часов. Поднялся сильный ветер, дувший со скоростью 50–60 километров в час в направлении горящего города, в зону разрушений и пожаров. Железо и другие металлы вблизи эпицентра испарились, поверхностный слой грунта оплавился на значительную глубину. Под воздействием ударной волны и теплого излучения из 506-тысячного населения Хиросимы сразу погибло 78 тысяч человек и было ранено 64 тысячи человек. В последующем, с учетом воздействия проникающей и остаточной радиации, количество пострадавших возросло до 163 тысяч, а погибших — до 240 тысяч человек. И это последствия одного сравнительно небольшого взрыва.