Каскет протер глаза. Но дворец не пропадал. Напротив, он возвышался перед ним, красуясь во всем своем блеске, и Каскету захотелось войти внутрь, посмотреть, что за великолепный властитель построил это чудо посреди безжизненной равнины, вдали от центров цивилизации и в непосредственной близости к варварскому быту деревень.
Он долго блуждал по таинственному чертогу, но ни разу обитатели его не попадались ему на глаза. Только не было здесь того стонущего плача, который был снаружи, неумолчным воем надрывающим уши. Но здесь была какая-то тоска, безысходность, ощущение безвозвратного падения и отсутствия всякой надежды, которое чувствовалось в каждом новом переходе, открывающемся его глазам, в каждой колышащейся пурпурной портьере, в каждом бледном бюсте, которому не хватало только венчающего его силуэта Ворона.
Неожиданно Каскет вышел в большой зал. Казалось, здесь были только занавеси, белые как снег, занавеси легкие, развевающиеся на ветру, занавеси прозрачные, и Каскету поначалу показалось, что занавеси заменяют стены этому залу. Но, кроме занавесей, было и нечто попримечательней. В зале находилась женщина, и когда Каскет увидел ее лицо, лишь оно запечатлелось в его памяти. Это было странное лицо. И вроде бы не было ничего в нем необычного, в этом лице, — тонкое бледное лицо, — но сквозь него виделось другое лицо, которое невозможно было описать словами, лицо милосердное, но печальное, доброе, но слишком грустное, чтобы быть по-настоящему добрым. Глаза светились понимающей любовью, но любовью не конкретной и не земной, а какой-то совершенно другой любовью, которую не понять и не принять. И Каскет понял, что перед ним София, Премудрость Божия.
— Встань передо мной, Каскет, — услышал он ее голос, мелодичный, но твердый голос, которому Каскет тотчас же повиновался. — Знаешь, кто я?
— Знаю, — пробормотал он, отводя глаза.
— Я давно вижу тебя. Не наблюдаю и не слежу, ибо в этом нет необходимости. Ты ясно виден мне, и тебе это неприятно.
— Всякому будет неприятно, когда он узнает о таком.
— Тем не менее все люди всегда на виду. Мне поручено строить и устроять этот мир. Можно найти множество недостатков в нем, великую тьму пороков, странные несовместимости бытия. Это легко устранимо, но необъяснимо средствами людей. То, что кажется вам странным, для меня закономерность. Ваша беда в том, что вы все видите исключительно со своих позиций, а они несовершенны.
— Но ты любишь людей, — сказал Каскет.
— Да, я люблю людей. — Голос ее стал еще мелодичнее. — Не то чтобы мне было велено любить людей, хотя и это тоже. Я прониклась к ним особым чувством и не требую жертвы.
— А я не собираюсь приносить жертвы и сам не буду ею, — произнес Каскет.
София испытующе смерила его взглядом.
— Почему-то я знала об этом, — сказала она, — и ожидала этого от тебя. Но ты мне не ясен. Потому-то на дороге тебе и встретился мой дворец.
Каскет кивнул.
— Дорогу осилит бредущий, — сказал он.
— Один бредущий был и до тебя, — сказала она. — Но он принес себя в жертву, дабы даровать спасение.
— Но я не бог, — возразил Каскет. — И не хочу им быть, ибо для этого нужно любить людей. Иногда я думаю, что это есть основной, главный атрибут божества — любовь к людям. Ко всем людям! Вот этого я никогда не пойму.
— Этого и не требуется.
— Ты защищаешь людей, — произнес Каскет. — Во всяком случае, так говорят. Значит, ты их любишь. Вот так запросто появляешься перед каждым бредущим путником…
— Не перед каждым, — прервала она его. — Не каждому дано знать тайны мира. Ты побывал в Игре. Тебе показалось странной и та местность, и игра, и правила ее. Но это — axis mundi. Это мировращение. Может, тебе это показалось несолидным — бегают какие-то, галдят. Это слишком странно, чтобы быть верным. Однако это так.
— Я вовсе не преуменьшаю значение мной увиденного, — заметил Каскет. — Но мне нужно было оттуда выбираться…
— Вот именно, — воскликнула она. — Тебе нужно было оттуда выбираться. И для этого ты нажал невидимую кнопку, обратил необратимые процессы вспять. Теперь даже мне неизвестно, чем все это кончится.
— Зачем знать? — пожал плечами Каскет. — Будет известно в свое время.
— Это время может и не настать, — строго сказала София, откидывая голову.
— Твое дело — защитить людей от того, что может настать, — усмехнулся Каскет.