Гундосный Гмых сбил его с ног мощным ударом в лоб. Иван сам не заметил, как оказался на траве.
— А с ним еще хотели по-людски! — проскрипел из-за спины Хмаг!
У Ивана челюсть отвисла — воскрес? Не может быть?! Наваждение! Чертовщина! Война с призраками! Он даже не сделал попытки приподняться. Что-то вдруг лопнуло в нем, оборвалось. Нож-резак выпал из руки.
Четыре когтистые лапы приподняли его, подбросили в воздух и с силой шмякнули об землю — плашмя, всем телом. Потом еще раз, и еще. Иван потерял сознание.
Он не знал, сколько пробыл в забытьи. Но когда приоткрыл глаза, уже светало. Хмаг и Гмых стояли над ним, что-то жевали, чем-то запивали, протягивая друг другу по очереди пузатую бутылочку.
— Надо его сдать, и дело с концом, предложил Хмаг, не переставая жевать, сопя, глотая, бубня.
— Угу! — согласился Гмых. И поглядел вниз. — Смотри-ка очухался!
— Не может быть!
Хмаг без долгих раздумий обрушил бутылку на Иванов лоб. Она тут же разбилась вдребезги. Но Иван почти не почувствовал боли, он еще находился в состоянии полнейшего отупения и бесчувственности.
— Зря ты это, — посетовал Гмых, — там еще на донышке оставалось чуток.
Хмаг вместо ответа предложил:
— Ну что, взяли?
— Взяли!
И они подхватили Ивана под руки, волоком оттащили к столбу, прислонили стоймя. И начали его мордовать без тени жалости, не заботясь похоже даже о собственных кулаках.
Голова у Ивана болталась из стороны в сторону. Он ничего не понимал, полностью потерял ориентацию, не осознавал, где находится и вообще, что происходит. Его еще никогда столь деловито и методично не били.
— Хватит… — пролепетал он еле слышно.
— Нет, рано покуда, — самым серьезным образом отозвался гундосый Гмых.
— Мы только еще начали! Мы только еще во вкус вошли! — поддержал напарника Хмаг.
Ивану казалось, что его голова превратилась в огромный пустой котел, по которому били с двух сторон железными рельсами. Котел беспрестанно увеличивался в размерах, разбухал, гудел, звенел, дрожал, ухал, раскачивался, дребезжал… а по нему все били и били, словно созывали на какое-то важное дело глухих. Терпеть не было никакой мочи. Но ничего другого не оставалось. У Ивана не хватало сил приподнять руки, прикрыться. Он того и гляди мог свалиться под ноги деловитым мордобойцам. Но падать ему не хотелось. И он удержался.
— Хватит…
— Щас, погоди, еще первый раунд не кончился, — миролюбиво протянул Гмых.
— Ага, гонга не было! — поддакнул Хмаг. И врезал в очередной раз по уху.
Иван почти не слышал слов, они долетали как сквозь свинцовую стену. Котел гудел, вибрировал, грозил лопнуть, разорваться в любую минуту.
— Ты все-таки очень непорядочная амеба, — бубнил Хмаг, — ты мне всю шкуру исцарапал! Нет, парень, так себя в гостях не ведут!
Гмых ударил в скулу, отошел, полюбовался. И сказал:
— Ничего, впредь вежливее будет, мы наставнички с опытом. Вона как — себя не жалеем, все учим, стараемся! Нам бы за это на третий уровень пора, а нас все в Предварительном ярусе держат.
— Везде нужны мастера своего дела, — осадил напарника Хмаг. И залепил Ивану такую плюху, что у того искры из глаз посыпались.
— Хватит… — Иван готов был признаться во всех несуществующих грехах, взять на себя вину, смысла которой он понять, хоть убей, не мог, он был готов почти на все, лишь бы его прекратили избивать.
— Вот теперь хватит! — сказал Гмых и напоследок врезал Ивану под ребра. — Теперь передохнем малость.
Иван задохнулся, скорчился — ноги его перестали держать. Он сидел у столба на корточках и ловил воздух разинутым ртом. Было уже почти светло.
— Делу время, потехе час, — многозначительно проговорил Гмых. И уселся на травку в трех шагах от Ивана.
Хмаг присоединился к нему. И снова напарники что-то жевали, что-то лакали из непонятно откуда взявшихся пузатых бутылочек. Ворчливо переговаривались.
Кровь заливала Ивану лицо. Глаза заплыли, и он почти ничего не видел. Половину зубов он выплюнул на траву, еще стоя. Сейчас выплевывал оставшиеся. Язык не ворочался, он торчал во рту разбухшим кляпом. Где были губы, щеки, нос, надбровные дуги, челюсти, уши, Иван не знал, он их не ощущал по отдельности, все горело одним огнем, в одном кипящем месиве внутри разбухшего котла и снаружи его. Ребра и ключицы были переломаны, дышалось с трудом, с хрипом, с кровавой пеной на губах. В самом центре огромного котла-головы звенели три слова, повторяясь до бесконечности, сливаясь, теряя очередность: «да будет проклят да будет проклят да будет проклят да…» Иван уже не понимал их значения, он вообще ничего не понимал, он уже не был тем, кем был прежде… И все же какой-то непонятный позыв внутреннего естества, уже и не принадлежавшего ему, двинул его рукой, заставил ее шевельнуться, сжать пальцы, потом распрямить их, потом распрямиться в суставе. Превозмогая острую боль, он дотянул руку до пояса — с таким трудом, будто пояс этот находился за версту отсюда. Нащупал кругляш. С четвертого раза расстегнул молнию-невидимку и, чуть не выронив из окровавленной ладони, ставшее сразу скользким яйцо-превращатель, рывком вскинул руку к горлу, сдавил упругий кругляш.