Когда сознание вернулось, надо мной зависали незнакомые бородатые лица с одинаковыми удивленно-испуганными глазами. Испуг… Призрак…
— Где он? — прошептал я.
— Здесь я, здесь.
Из-за спин показался Семеныч — в тех редких местах, где он не был мокрым, он был грязным. Мне помогли поДняться.
— Уж извиняйте, товарищ корреспондент. Может, оно и ни к чему, однако общество сомневалось… Насчет подмоги мы.
— Все правильно, — сказал я, — спасибо, Иван Семенович. — Поищите в Kycтax вашего оборотня или что там от него осталось.
Искать не пришлось — в ближайшей канаве валялся круп с ногами — явно не лошадиными. «Общество» недоуменно переглядывалось, но высказываться не спешило. Тогда я спрыгнул в канаву и потянул за оттопыренный хвост — шкура поползла, открывая лежащего без сознания верзилу. Мужики отшатнулись. Семеныч потерзал бороду;
— Дело» нечистое, власть кликать надо. Выходит, не лошадь безголовая, а мы… Ты-тo, корреспондент, чего не струхнул?
— Не успел, да и конь без головы не ржет — здесь у них ошибочка вышла. Сами ведь тоже не испугались прийти.
— Так то конь, а то человек. Закуривай, милок, табачок славный.
Bat иже. Прибывший милиционер обнаружил в подвале усадьбы склад мяса и рогов, а оба браконьера сознались, что сами же и распространили легенду о повешенном барине, для скептиков же имелись обезьянья й лошадиная шкуры, барабан для стука копыт, секретная насосно-сквозняковая вентиляция и многое другое, него мне, к счастью, не привелось узнать. Задумано было хитро: полуночные выстрелы приписывались усопшему барину, лесник, кстати, тоже местный, никого и ничего не находил, потому что трофеи прятались в усадьбе, а когда поиски прекращались, переправлялись дальше.
А верхом в телеге я с тех пор не езжу. Пешком-то оно полезнее.
Рассказчик умолк. Несколько минут я молча слушал потрескивание костра, шум ветра в кронах, затем задумчиво произнес:
— Неправдоподобный конец. Люди-то гибли в усадьбе, неужели только от страха?
— Вас бы туда… Зачем браконьерам брать чужую вину?
— Вероятно за длинный язык грозило худшее. А так все равно сбежали.
— Любопытно, — в глазах журналиста появился профессиональный блеск.
— Продолжаю. Если допустить реальность вампира, то ссылка на него уже Не уголовщина, а политика: религиозная агитация, антисоветчина. Следователи заподозрили бы ложь, запирательство, а значит, возможную подпольную организацию — по тем временам это самоубийство.
— Логично, — мужчина улыбнулся и потер ладони, словно включаясь в увлекательную игру. — Но если поверить в упыря, почему уцелели браконьера? Впрочем, он мог держать их для прикрытия, эдакий симбиоз. Но ведь в действительности никто из местных в усадьбе не погибал. Странный кровосос, не Правда ли?
Я засмеялся и вновь отвернулся от косматых языков пламени, отбрасывающих пляшущие тени вокруг костра.
— Цыган в своем селе не бедокурит. Тогда много шаталось беглых, переселенцев, просто нищих и бродяг. Никто их потом не искал. Гниловатские тоже не болтали лишнего — властям мужички не особо доверяют.
— Логично, — с заставшей улыбкой повторил журналист. — Значит, барин и безголовая лошадь выдумка преступников. А упырь?
— Что вы знаете о нем и почему считаете человечество уникальной формой разума? — с горечью пробормотал я. — А если когда-то существовали другие, разные и удивительные: лешие, волкодлаки, овинники, баенники, полевые… Не тупиковые, а параллельные пути развития. Где они? Изначальная малочисленность, скверная рождаемость, осиновые колы, огонь, инквизиция, стрелы со серебряными наконечниками, потом пули. Ваша проклятая привычка истреблять все иное. А ведь многие были безобидны, даже добры. Но не теперь. Уцелевшие научились жить среди людей, менять обличья, а главное — беспощадной мести, — я даже вскочил, жестикулируя. В горле клокотало, пальцы дрожали. Тысячелетняя ненависть что-нибудь да значит. Журналист тоже поднялся и растерянно развел руками. Теперь мы стояли друг против друга, глаза в глаза. Вверху, ухая, промелькнул филин, черные ели тревожно зашумели хвоей.