Я изобразил легкое удивление: мультимиллионер — и в таком заведении!
— Иногда хочется побыть рядовым гражданином, отдохнуть от бремени власти и денег, — с видом уставшего сноба объяснил он. — Можешь называть меня просто Лебом — мне будет приятно. Договорились?
Ну, конечно. Мы еще много о чем договорились в тот вечер. Леб Девкальд, получив свободные и терпеливо слушающие уши, разразился таким потоком беззастенчивого вранья, что я чуть в нем не утонул. По крайней мере, ночью того дня я выдал Иолии такие комплименты, что она спросила, не пьян ли я. Нет, выпил я тогда мало, больше угощал «мультимиллионера», взявшего с собой не ту кредитную карточку. А он врал и врал. И не краснел.
Засомневаться я позволил себе только один раз: — Не может быть, чтобы у тебя были все электронные схемы казино! Ведь они хранятся в секрете даже от директора!
— Не веришь?! — На лице Девкальда появилась торжествующая улыбка: впервые говорил правду, а ему не верили. — Завтра, нет, послезавтра покажу их тебе. Прямо здесь!
— Если покажешь, весь вечер угощаю тебя, — в свою очередь пообещал я.
Сегодня я и шел с надеждой исполнить обещание. Зайдя в бар, увидел Леба Девкальда за тем же столиком и с торжествующей улыбкой на лице. Значит, придется поить его.
Обменявшись приветствиями, Девкальд сунул мне под столиком миниатюрный видеомагнитофон.
— На, смотри! Только осторожно, чтобы никто не заметил.
Никто не заметил. И в этот раз, и в следующий, когда через два часа я выволок в доску пьяного Леба в туалет и переснял схемы на свой видеомагнитофон. На это ушло всего три минуты, а предыдущие сто семнадцать ушли на спаивание. Для этого мне надо было заявить, что впервые вижу человека умеющего так много выпить, а потом делать почаще заказы и оплачивать их. Оказывается, хвастливость дружит с жадностью и обе у Девкальда одинакового размера — безразмерные. Сомневаюсь, что завтра он вспомнит с кем пил и сколько раз показывал схемы.
Иолия уже отбыла свой срок в парикмахерской и что-то пробурчала о вежливости королей — точности. Хотя я, по ее мнению, не король, но пригласил Иолию в самый лучший и дорогой ресторан города. Там она приложила максимум усилий, чтобы вызвать во мне ревность. Ее очень злило, что я в этом отношении, опять-таки по ее мнению, не на королевской высоте абсолютно лишен такого яркого чувства. Тут она ошибалась. Я ревновал ее даже к взглядам и так сильно, что стрелка моего «ревмометра» уже зашкалила, и Иолины отчаянные потуги не могли продвинуть стрелку ни на йоту дальше.
После такого вечера в ресторане и подобной ему ночи в коттедже, я вернулся в отель совершенно измочаленный. Тук и Родроб, предупрежденные мной, бодрствовали за ящиком бутылок с дешевой адской жидкостью, годной разве что для ведения химической войны. Эти двое нашли общий язык, состоявший из постукиваний и мычания, и, как я понял, болтали они без умолку.
— Родроб, возьми у меня в номере ящик с провизией, неси его во флайер, а ты Тук, — я постучал по пластинке. — выбирайся на крышу через окно.
Интересно было бы посмотреть с улицы, как Тук проделывает это. Эдакий пятнадцатиметровый червяк бесшумно полз по стене, словно нанизывая на коричневое тело бледно-голубые этажи отеля. Хорошо, что время — пять часов утра, а то бы на улице собралась толпа зевак. Во флайере oн занял весь трюм, для Родроба не осталось места, пришлось дружкам разлучиться. Родроб сидел рядом со мной в кабине, восхищенно наблюдал, как я за четыре секунды вывел флайер на высоту десять тысяч метров. Он ожидал от меня еще каких-нибудь воздушных финтов, но я ввел в бортовой компьютер координаты точки приземления и переключился на автопилот. Родроб сразу же заснул, а я еще минут десять смотрел на восходящее солнце. Оно осветило клубящиеся под нами облака, сделав их розовыми, и казалось, что по красному столу размазали комковатую манную кашу. Каша медленно разжижалась, разжижалась, становилась все ближе и вдруг залепила мне глаза…
Проснулся я от прерывистого аварийного сигнала и не сразу понял, где нахожусь и что происходит. Флайер, завалившись на левое крыло, падал, вклинился уже в облака и собирался закрутиться в штопор. Я переключился на ручное управление. Флайер перекувырнулся через левое крыло, потом через правое, точно хотел намотать на свое серебристое туловище вату облаков, чтобы смягчить удар при падении. Вот он выпал из них. Под нами были горы. И Ни одной мало-мальски удобной площадки не только для посадки, но и для падения. Невероятными усилиями и лишь благодаря хорошей летной практике (летаю с детства) мне удалось выровнять машину. Теперь мы планировали над острыми и тупыми горными вершинами. Я, как загипнотизированный, смотрел на них и пытался угадать, какая будет наша.