Я молчал минуты две. У меня так бывает: когда перевариваю несправедливость, внутри кипит. Он ждал. О чем я думал? Если в двух словах: о том, что я ему верил. Мы и без всяких объяснений из тюряги еще и не таких выцарапывали (если, конечно, я на это шел). А тут!
— Ничего я у тебя, Андрей Григорьевич, брать не буду. Оставь себе свою биосубстанцию (мистер Билл, ты закусил губу?). Попробуем решить это дело частным образом. Вот тебе восемь тысяч долларов. На них можно купить два неплохих компьютера, но лучше купить одного следователя. Поймать его за руку при этом весьма сложно, там отлаженный механизм. Так что, как употребить эти деньги, решайте сами.
Он взял конверт с деньгами и протянул мне листок с адресом:
— Будет плохо — приходи, — и ушел.
Мистер Билл не заставил себя долго ждать. Телефонный звонок позвал мою руку, когда за Семеновым только-только закрылась дверь.
— Вы уверены, что его сын действительно не является сообщником?
— Я ему верю!
— Пусть так. Ваше право, — как-то сразу согласился он. — Но вот, что касается Вас… Мне кажется, месяц напряженной работы расшатал Ваши нервы. В какой части земного шара Вы хотели бы провести несколько дней? Подумайте об этом очень хорошо. Фирма ценит Вас как отличного специалиста, и мы готовы на любые расходы. Отдохните от вашей российской серинки, а если Вам по душе серость, езжайте на туманный Альбион и попробуйте классической лондонской серятины.
— Я возьму пока один день. Здесь. В городе. — Я еще только смутно догадывался, что я хочу сделать. В подсознании, если оно есть, что-то болело, как будто силишься, и не можешь вспомнить.
— Хорошо. Но на будущее мое предложение остается в силе. В любое время, исключая выборы и референдумы, тогда у нас, извините, аврал. Надеюсь, Ваше настроение поправится, и Вы не совершите каких-либо сентиментально-сомнительных поступков. Желаю приятно провести время. — Он был невыносимо вежлив и спокоен и, казалось, знал лучше меня, как я проведу этот день.
Тут же зашел Варфоломей и озабоченно предложил:
— Я отвезу Вас домой, сэр?
— Да какой я тебе сэр!
Как-то отвык я от обшарпанных подъездов и душных «хрущевок». Исписанные сплошь стены, занозистые, несколько лет не крашеные перила. И усталые двери. Номерки на них, даже если и новые, заражаются всеобщей старостью, выглядят как иероглифы и ничего не говорят.
Дверь мне открыла Елена. Смотрела на меня равнодушно, как будто пришел сантехник.
В жизни мужчины может быть много женщин, но только одна от Бога. Из рук, из уст этой женщины мужчина приемлет все: радость, боль, счастье, зло, пищу, одежду, ласку — все, что принял бы от той жизни, какую, как ему кажется, он выбрал себе сам. Такой женщиной для меня была Елена.
— Ты почему не на работе? — это у меня получилось вместо «здравствуй».
— Проходи, — вместо ответа, — неужели что-то случилось или тебе стало плохо. — Это когда за мной захлопнулась дверь.
— Ты же вспоминаешь обо мне только тогда, когда тебе становится жутко плохо… Проходи в большую комнату, у меня еще лежит пара твоих стираных рубашек. Сейчас найду.
— Не надо.
Она в простеньком халатике с неприбранной головой. Не знает, куда деть руки. И ноги тоже. На халате нет нижней пуговицы. И я даже в этот момент успел сравнить похотливо: у Гражины ноги как у киношных красавиц, а у Лены они живые. По-дурацки, наверное, сказано, но именно такое у меня было чувство. Да и вообще, я тут не эротические полотна эпохи разгула «русской демократии» создаю!.. Фиг вам! Хорошие у нее ноги! Длинные. И сама стройная. И глаза… И губы… И нос…
А я сидел, как последний не знаю кто, пялился на нее и молчал. Я, действительно, не заходил к ней целый месяц, и она не приходила тоже. У нее здесь маленький островок и размеренная провинциальная жизнь. И если понесло меня куда-то бурным течением, то так мне и надо. Нужен я здесь, как Миклухо-Маклай эскимосам.
— Я думал, я тебя не застану, думал — уроки у тебя. У тебя же обычно уроки в это время. Методдень? — надо же было с чего-то начинать, говорить о чем-то!
— Нет у меня уроков. И работы нет. И школы нашей нет. Ты что-нибудь о развитии безработицы в России слышал? Или твой новый бизнес позволяет тебе не думать об этом?
— Да я сам… месяца два назад… ты же знаешь…
— Я думала, ты позвонишь.
— Что со школой?
— Помнишь нашего директора?
Еще бы не помнить! Два года отданных за бесценок (то бишь маленькую зарплату) советской школе под начальством хамелеона.
— Он решил посреди учебного года из нашей школы гимназию для «особо одаренных» детей сделать. «Одаренные» в его понятии те, за обучение которых на новом якобы уровне родители готовы платить круглые суммы, а директор львиную их долю будет пускать «на развитие и материальную базу учебного процесса» в свой карман и карман завроно. И не надо такому проходимцу менять привычную обжитую сферу образования на белое пятно на карте российского бизнеса. Видал, как в газете сказала.
— И это ему удалось?
— Махом! Хотя такие штучки, сам знаешь, с объектами образования даже сейчас проходят со скрипом. Масса подводных течений и противоречивых законов. Но он своего добился. Сходил всего раз в «Америкэн перпетум мобиле» — и все само собой решилось.
Гром среди ясного неба. Я, наверное, переменился в этот момент в лице.
Но ведь я об этом не знал ничего. Значит, дело нашего директора прошло через замов, хотя условно и считалось крупняком. Может быть, здесь приложил руку Билл, «оберегая» мою ранимую психику? И был прав. Трудно найти на карте место, куда я послал бы нашего дирю (как мы его называли)…
Ну сделал он гимназию, а ты почему без работы? Ты же неплохой специалист.
Следующий этап: вытеснение «неодаренных» учеников в другие школы и увольнение неугодных учителей. Неугодными стали все, кто не пошел подписывать контракт в этот американский вечный двигатель. И звучит-то даже не по-русски: «идите подписывать устный контракт». Да в гробу я его видела! Мне талантливых ребят стало жаль. А может, еще спать с этими американцами тухлыми заставят, носки и рубашки им стирать!?
— Ты уже стирала…
— Что-о??!!
— Я директор филиала «Америкэн перпетум мобиле».
И глаза у нее красивые… И ноги стройные…
Ах, как давно я не пил! Две недели!
Я в рот не брал, настолько почувствовал себя порядочным работником. Даже когда у меня оставалась Гражина, я не прикасался к ее шампанскому.
От Елены я шел, собирая по дороге все кабаки и рюмочные. Не мудрено, что к тому времени, когда я ввалился в подъезд собственного дома, у меня включилось состояние «автопилота».
До вечера я спал, не раздевшись, даже не сняв плаща, на диване. Протрезвел быстро, но долго не хотелось просыпаться, потому что вокруг все останется то же самое. Все будет как обычно, и утром приедет Варфоломей и привезет, если надо, Гражину, чтобы погладила смятый костюм и огласила список необходимых мероприятий.
В комнате работал телевизор. Девятичасовые новости сообщали об очередных перестановках в очередном правительстве. Новые интервью — новые обещания. Машинально я достал из кармана плаща индикатор и направил его на телевизор. Этого я еще не пробовал делать. Ярко загорелась красная лампа и почти не гасла до конца программы. Только иногда не горели обе: ни красная, ни зеленая. Первый раз, когда показали нового американского советника по каким-то новым делам, другой — французского предпринимателя, подвизавшегося на покупке российского сырья. Какая у них связь с «Америкэн перпетум мобиле», я мог только догадываться.