Иван сделал еще шаг вперед. Теперь он видел, что и в колоннах замурован кто-то, точнее, чьи-то тела — можно было разобрать, где руки, туловища, головы, лапы… но деталей видно не было. Иван не претендовал на роль натуралиста-исследователя.
— Ну, так что же проще, — сказал он с вызовом, — откройте форточку — и жалкий комаришка вылетит сам!
Двурогий начал было скрежетать, но снова поперхнулся.
— Форточка открыта. Лети!
— Куда? — поинтересовался Иван.
— С тобой тяжело, комаришка, ты утомляешь! Неужто ты можешь в гордыне своей помыслить, что ради такой жалкой твари кто-то поднимет руку, укажет направление?! Ты смешон!
— Сам болтаешь со мной уже полчаса! И это не в тягость. А указать, куда лететь, не под силу, вставать лень?
— Указать можно тому, кто видит указываемое направление. Это первое, червь. — Двурогий вытащил из-под себя когтистую нижнюю лапу, изогнулся, достал ею один из шаров, поднес к глазам. Голос его стал напевным, отвлеченным. — А второе заключается в том, что с тобой разговаривает лишь часть нашей множественной сущности, которая предается отдыху в зале Блаженства. Целого ты никогда не увидишь, тебе его даже нечем увидеть! Что же касается нашего разговора с тобой… Ты видал, наверное, как поймавший комаришку за лапку или крылышко разглядывает трепещущее тельце. Насколько же хватает любопытства, подумай? Секунда, две, три, не больше, потом он или давит, или просто отбрасывает ничтожное насекомое.
Иван вздохнул. Он как-то с трудом входил в роль комара.
— Стало быть, интереса нету, контакт невозможен, точек соприкосновения не найти, верно? — поинтересовался он.
Двурогий долго не отвечал. Он был поглощен созерцанием шара. Ивану даже показалось на мгновение, что он разговаривает с головой, заключенной в прозрачную сферу. Но двурогий все же ответил. Слова прозвучали словно из-за стены:
— Какой контакт может быть у амебы и пятки? Ну, пошевели своим засохшим предмозжечком?
Иван не стал углубляться в размышления по части возможных контактов. Он поступил проще.
— Ну что же, тогда я пойду? — сказал он полувопросительно, поглядывая по сторонам, ища выход.
Двурогий не отвечал минут восемь. Потом один его глаз посмотрел на Ивана. Восьмипалая лапа с жезлом оторвалась от подлокотника, вытянулась вперед.
— Иди, амеба. Мы тебе укажем направление! Жезл непонятным образом вытянулся, чуть не ударив Ивана в лицо. Что-то на его конце сверкнуло — и…
И Иван снова оказался висящим на цепи в мрачном и сыром подземелье. Привиделось, подумал он, в бреду привиделось, от прилива крови к голове. Но развить свою мысль он не успел, так как неожиданно заметил, что висит вовсе не по-прежнему, что теперь он растянут на четырех цепях, две из которых, прикрепленные к лодыжкам, уходили вверх, к двум крючьям, а две другие, охватывавшие своими концами запястья, крепились к толстенным скобам, вбитым в каменный пол.
— Дела-а, — протянул он в изумлении. Дергаться и трепыхаться не было смысла. Он счет нужным подвести некоторый итог, и заключил: — С комарами-то эдак не обращаются, перебор тут, одного железа сколько! А трудов?!
Голос двурогого прозвучал в ушах:
— А нам и это не в труд, сам видал, слизняк. Повиси, глядишь, и созреешь, дойдешь! А если серьезно, считай, что на первый раз от тебя отмахнулись, помни, какой нынче год-то, благодари избавителей и благодетелей своих. А чтоб не скучно было — вот тебе развлеченьице!
Голос пропал. А вместо него вдруг перед лицом Ивана появился висящий прямо в воздухе прозрачный шар. Иван даже не понял, зачем он здесь и что внутри. Но когда ошеломление прошло, он увидал, что внутри сферы заключена голова его русоволосой знакомой, голова прекрасной Ланы. И смотрела эта голова на Ивана вполне живыми, влажными глазами… Иван зажмурился, укусил себя за губу, встряхнул головой. Но видение от этого не исчезло. Лана смотрела на него немигающим застывшим взглядом.