— Мне что-то не хочется туда, — проговорила Лана.
— И мне! — заверил ее Иван.
Но другого хода не было — тамбур имел лишь две двери.
Анатолий Фесенко
ШАГ ИЗ ТЬМЫ
Луна выглянула из-за летящих туч, посеребрив их матовым блеском. Посветлевший лес притих, а затем снова очнулся ночными шорохами: заплакала неведомая птица, заухал филин, в кронах спящих деревьев простонал верховой ветер.
Стараясь особо не хрустеть валежником, я неторопливо шел по тропинке туда, откуда тянуло дымком и присутствием человека. Костер оказался, в указанном Прохором месте. Возле огня сутулился на пеньке пожилой мужчина в черном дождевике, рядом лежали «тулка» и рюкзак. С минуту я по привычке наблюдал из темноты, оценивая обстановку, потом шагнул на свет и кашлянул. Охотник вздрогнул, поморгал и хриплым со сна голосом осведомился:
— Вы… кто?
— Лесник, точнее, его помощник. Шел мимо, гляжу — чужой да с ружьишком. Балуются тут иногда.
— Лицензию на отстрел? — мужчина полез за пазуху.
— Зачем же? Верю. Закурить не найдется?
— Пожалуйста, — он с готовностью вынул пачку «беломорканала», закурил сам, протянул мне. Я присел на соседний пенек и тоже задымил, прислушиваясь к окружающему.
Лес высился вокруг черной мрачной громадой, чудился Хруст ветвей, шепот людей, какие-то тени между деревьями.
— Подстрелили кого-нибудь?
— Увы, — собеседник дружелюбно улыбнулся, дремать ему, видимо, уже расхотелось. — Всего первый день. А вообще-то места знакомые, бывал.
— И я люблю поохотиться. На крупную дичь… Значит, бывали? А вроде личность не припоминаю, прошу прощения.
— Вы тогда пешком под стол ходили. Знаете поблизости Мертвую усадьбу?
— Дурное место по мнению стариков: вампиры, оборотни и прочая нечисть. Сказки, конечно.
— Вот-вот. Но мне когда-то довелось там ночевать, так чуть в них не поверил. Хотите расскажу? До рассвета все равно далеко и сон пропал.
— Конечно, сказал я, отводя глаза от пламени, — еще только полночью мне пока некуда спешить.
— Тогда пододвигайтесь, слушать долго. И простите за газетный стиль, я ведь по профессии журналист.
Эта история случилась в мою довоенную бытность корреспондентом маленькой районной газеты, в то время, когда приходилось много разъезжать по селам и хуторам, затерянным в Глухмянской пуще, ночевать где попало, а порой всю ночь напролет трястись в телеге по бездорожью. Я был молод, самонадеян и любое поручение редакции воспринимал чуть ли не со щенячьим восторгом.
Однажды в начале сентября я выехал в деревню Гниловатку для «освещения факта единичного приручения лося». Дождь, ливший неделю, размыл лесную дорогу, лошадь постоянно вязла в грязи и мой возница, седобородый тщедушный старичок, осип от ругани. Ночь была звездная, с неба замазанного тучами, беспрестанно моросило — мы вымокли, продрогли и в довершение ко всему заблудились. Когда кобыла стала и ни уговоры, ни понукания не стронули ее с места, возница бросил кнут в телегу и повернулся ко мне. Во тьме тускло блеснули зубы.
— Приехали, гражданин корреспондент. Станция Березай, хоть ни хошь, вылезай.
Он захохотал, как филин, и неожиданно выругался. Я скорее догадался, чем увидел, что он искоса разглядывает покосившийся придорожный крест. Таких уже попадалось с десяток — и каждый раз старик снимал фуражку и кланялся, так что его неожиданный атеизм выглядел несколько странно, впрочем, тогда меня волновало другое: выспаться и хоть немного обсушиться.
— Где располагаться будем, Семеныч? Надеюсь, не на дороге?
— А хоть бы и так, — он сплюнул в темноту. — По мне лучше в берлоге, чем в Мертвой усадьбе. Поганое место.
— Усадьба? — оживился я. — И переночевать найдется?
— А как же. Всё проспишь — не добудишься.
— Вот и славно, — я зевнул и демонстративно откинулся на мокрую солому. показывая готовность остановиться у лешего, лишь бы под крышей.