…Димка больше не хотел заходить на базар. Но однажды ноги сами понесли его к знакомому прилавку.
— Привет, молодой! — блеснула зубами Эллочка. — Где пропадаешь?
— Купаюсь, — пожал плечами Димка. — Кстати… а где ваша квартирантка? Что-то я уже се два дня не вижу…
Эллочка негромко и злорадно посмеялась. Сказала:
— Уехала.
— Как так уехала?! И мне… ничего не сказала! Элла снова плеснула в него ехидным смешком.
— Тебе лучше знать, от кого она сбежала! И не велела говорить, что уезжает. И адреса велела не давать!
— А есть адрес? — уцепился Димка за последнюю фразу.
— Нет!
— Элла! — просяще сказал Димка. — Ты понимаешь… я ей деньги должен. Много! Как же теперь…
И он попер врать напропалую, лишь бы не стоять молча под пронизывающим взглядом ее черных, как угли, глаз.
— Ладно, приходи вечером, — сказала Эллочка. — Так и быть, дам тебе адрес… Эх вы, мужики!
Последнее слово она произнесла не разжимая рта, точно как в ту ночь, когда за спиной ее стояла счастливая соперница.
… В знакомой комнате с земляным утрамбованным полом от Ниночки не осталось и следа. Димка посмотрел на пустой диван, вздохнул и сел, облокотившись на старинный, потемневший от времени стол.
Дверь за его спиной приоткрылась. Эллочка оценивающе оглядела гостя и, мягко-бесшумно переступая босыми стройными ногами, вошла. Димка даже вздрогнул… он не заметил, как она подошла к нему вплотную.
— Бабка-то моя ушла, — вкрадчиво сказала Эллочка. — И комод заперт. А адрес там. Ты… подождешь?
И это «подождешь» она выдохнула так, что Ханин сразу все понял Конечно, он подождет…
Эллочка раздевалась перед ним здесь же, у стола. Она делала это без лишней суеты и словно бы привычно… давая гостю вволю налюбоваться своим молодым крепким телом, сложенным на зависть любой манекенщице…
Давно известно, что красота есть мерило совершенства, печать Творца, знающего, что и для чего в сути своей предназначено. Тело Эллочки было создано природой как безукоризненный инструмент для самой сложной любовной игры…
…Димка впервые узнал, что желание может возвращаться так многократно… словно кто-то переворачивал склянку песочных часов и все начиналось сызнова… Уже заглядывала поздняя луна в узкое оконце, когда он, вконец обессилев, распластался по дивану… еле пошевелил пересохшими губами:
— Пить…
Элла встала, зачерпнула ковшом из фляги в углу. Димка приподнялся, припал к студеной воде. Он успел сделать только три глотка, остальное Эллочка, хохоча от души, с размаху выплеснула на его измотанное тело.
Она тяжело дышала. Она была довольна.
— Оставайся ночевать! — стиснув ладошками его шею, жарко прошептала Эллочка.
Димка, отбросив се руки, сел и посмотрел в дальний угол комнатки. Там лунный луч — чистый и белый — светился на блестящем лезвии топора с обмотанной синей изоляцией рукоятью.
— Нет… пойду! — сказал он. — Дома оно как-то… спокойнее.
В каждой солидной психбольнице наверняка найдется спой Наполеон. Но что он, убогий, знает о своих «собственных» баталиях?.. А вот Ханин все-все знал…
Он знал, что Эллочка сначала задушила Нину. А потом с помощью своей бабки расчленила труп девушки топором и зарыла ее бренные останки в укромном месте… Недаром Димке было ниспослано свыше кошмарное видение в поезде «Москва — Сухуми»… только вот Голос этот проклятый с тех пор больше не появлялся. И Димка спрашивал себя: «А когда же я сошел с ума?.. До приезда сюда? Или — уже потом?..
Есть в поселке усатый участковый, но к нему не пойдешь. Что он скажет? «…Ц-ц-ц, дарагой, перегрэлся!»
…Улики нужны, улики! И Димка отправился на базар.
— У вас теперь комната свободна? — спросил Ханин Эллочку как бы между прочим.
— Конечно! — черные глаза ее заблестели. — Переехать хочешь, да? Переезжай… Возьмем недорого!
Ханин усмехнулся про себя. А ту ночь она запомнила. И еще… хочет. Смотри-ка, как задышала… тварь!
Шутки кончились. Теперь они шли навстречу друг другу как по лезвию ножа. И Димка знал: за Ниночку он отомстит… он не забывал об этом даже в те сладостные минуты, когда они, по выражению Эллочки, «занимались парной аэробикой» на старом диване. И тогда он делал так, что ей становилось больно… она вскрикивала и стонала.
— Какой мужчина! — шептала она потом и как горячими утюжками гладила своими ладошками его сухощавое мускулистое тело. Спрашивала невпопад: