— Дарю! — Дмитрий сгреб на середину стола позлащенные кубки и тарелки, набросил на все это концы скатерти. — Забирай ради дружбы нашей. И помни: все милости мои к тебе истинно царские впереди.
Собор иерархов русской православной церкви, ведомый архиепископом Арсением, должен был исполнить волю царя Дмитрия, который пожелал видеть на патриаршем престоле архиепископа Игнатия. Игнатий был уж тем хорош, что первым из иерархов явился к Дмитрию в Тулу, благословил на царство и привел к присяге всех, кто торопился прильнуть к новым властям, ухватить первыми. И ухватили. Семьдесят четыре семейства, причастные к кормушке Годуновых, были отправлены в ссылку, а их дома и вотчины перешли к слугам и ходатаям нового царя.
Прошлое архиепископа Игнатия было темно. Шел слух, что он с Кипра, бежал от турок в Рим, учился у католиков, принял унию. Сам он, пришедши в Москву, в царствие царя Федора Иоанновича, просителем милостыни для Александрийского патриарха, назвался епископом города Эриссо, что близ святого Афона.
По подсказке иезуитов Арсений предложил изумленному Собору возвратить на патриарший престол патриарха и господина Иова. Постановление приняли, держа в уме, что Дмитрий-то и впрямь Дмитрий, коли не боится возвратить Иова из Старицы. Иов Гришку Отрепьева в келии у себя держал. А главное, гордыню потешили: решено так, как они хотели, столпы православия. И все по совести. Назавтра же, поразмыслив, дружно согласились с тем, что патриарх слаб здоровьем, стар, слеп и что покой ему во благо. Тем более, что мудрый государь позвал сидеть в Думу не одного патриарха, как было прежде, но с ним четырех митрополитов, семерых архиепископов, трех епископов.
Вот тогда и пришел к царю архиепископ астраханский Феодосий, сказал ему при слугах его:
— Оставь Иова тем, кем он есть от Бога! Не оскорбляй церкви нашей самозванной волей своей, ибо благоверный царевич Дмитрий убит и прах его в могиле. Ты же есть Самозванец. Имя тебе — Тьма.
Дмитрий Иоаннович выслушал гневливое слово серьезно и печально.
— Мне горько, что иерарх и пастырь слеп душою и сердцем. Слепому нельзя пасти стадо. Возьмите его и отвезите в дальнюю пустынь, под начало доброго старца. Может, прозреет еще.
Столь мягкое и великодушное наказание лишний раз убедило Собор в природной зрелости государя. А потому, радостно уступая монаршей воле, 24 июня патриархом единогласно был избран и поставлен по чину архиепископ Игнатий.
Теперь Дмитрию Иоанновичу можно было, не трепеща сердцем, совершить обряд венчания на царство.
— Я приду под своды Успенского собора чист, как агнец! — в порыве высокого хвастовства объявил он Ксении. — Я так жду мою матушку, драгоценную мою страдалицу.
Ксения, познав человеческие тайности, жила, как травинка на камне. Богу не молилась. Не смела. Трава и трава.
За матушкой Дмитрий Иоаннович послал юного князя Михайлу Скопина-Шуйского. Ради столь великой службы князю было пожаловано вновь учрежденное звание царского мечника — великого мечника.
Выбор пал на Скопина не случайно. Его дядя Василий Иванович Шуйский был взят под стражу еще 23 июня.
Когда Богдан Бельский, зарабатывая боярство, клялся перед всей Москвою, что царевич Дмитрий истинный, Шуйский на Лобное место не поднялся, дабы свидетельствовать в пользу сына Грозного. Уходя с площади, он еще и брякнул в сердцах Федору Коню и Костке Знахарю:
— Черт это, а не истинный царевич! Я Гришку-расстригу при патриархе Иове видел. Не царевич это — расстрига и вор!
Федор Конь был человек в Москве известный. Ставил стены и башни Белого Города, стены Смоленска, Борисову крепость под Можайском. Сказанное им — все равно, что из передней государя. Костке Знахарю тоже как не поверить, хворь рвет напрочь, не хуже гнилых зубов. На пядь под землею видит.
Уже через день слухи достигли Петра Басманова. Очутился Василий Иванович Шуйский с двумя братьями в Кремлевском застенке… Росточка боярин был небольшого, телом рыхл, головенка лысая, глазки линялые — бесцветный человечишка. Однако истинный Рюрикович! По прекращении линии Иоанна Грозного — первый претендент на престол.
Басманов с Шуйскими не церемонился. Пытал всех троих, требуя признать, что собирались поджечь польский двор и поднять мятеж.
Василий Иванович, жалея себя, признал все вины, какие только ему называли.
Суд Боярской Думы, радея царю, назначил изменнику и его сообщникам Петру Тургеневу и Федору Калачнику смертную казнь, братьям вечное заключение.
Шуйский, слушая приговор, градом ронял слезы, кланялся и твердил: