Иов плакал и твердил свое:
— Одежду носят куцую, брады бреют. Муж без брады! Боже! Уж и не поймешь, кто баба, кто мужик. Немцев в Москве куда не ткнись. Спаси, государь, Россию! Не погуби!
Борис подбежал к Иову, утер ему слезы, посадил на стул, вложил ему в руки новую книгу.
— Мы с тобой умеем читать, и ладно. Не будет школ! Зачем корове пшеница, коли к сену привыкла. Кого царь забыл, того Бог не оставит. — И вдруг голос так и звякнул, как сталь о сталь. — Смотри, отче, не перечь моей посылке дворян в ученье. И так не все ладится. В Англию хотел шестерых отправить, поехали четверо, в Любек пятеро, шестой в монастырь сбежал. Во Францию теперь собираем. Государство без ученых людей все равно, что православие без храмов. Ты об этом, святейший, и сам знай, и других наведи на ум.
На том беседа закончилась. Пришел дворецкий и доложил:
— Пожаловали ливонские дворяне и граждане. Числом тридцать пять человек. Ждут царя во дворе, ибо все они изгнанники, одеты как придется и потому идти во дворец не смеют.
— Зови всех к столу, — распорядился Борис. — Скажи, да слово в слово: хочу видеть людей, а не платье.
Чем только не потчевал оборванцев! В слове им ласка, кушанья на золоте, на серебре, обещания одно другого краше. А за что? За то, что не русские? Иов кряхтел да тер прозябший нос скатертью.
После яств в столовую палату принесли ткани, соболей, было роздано жалованье, грамоты на поместья.
— Дворяне у меня все князьями будут! — пылал от своих щедрот Борис. — Мещане дворянами. От вас же одного хочу, молитесь за мой Дом и не предавайте.
Дворянин Тизенгаузен в восторге от Бориса поклялся от имени всех ливонцев умереть за такого царя!
— Мы видели в твоем царстве, великий государь, среди сонма счастливых и всем довольных людей только одного огорченного. Его провезли по улицам города.
— То взяточник, — объяснил царь. — Я люблю всех моих подданных равной любовью. Гнев же мой — на взяточниках, сокрушающих порядок, и на корчмарях, потакающих пороку.
Пора было из-за стола, и все помолились Богу, а духовник Борисов сверх того прочитал к удивлению Иова совсем новую молитву:
«Да пошлет Господь душевное спасение и телесное здравие слуге Божия, царя Всевышним избранного и превознесенного, самодержца всей Восточной страны и Северной; о царице и детях их; о благоденствии и тишине отечества и церкви под скипетром единого христианского венценосца в мире, чтобы все иные властители пред ним уклонялись и рабски служили ему, величая имя его от моря до моря и до конца вселенный; чтобы россияне всегда с умилением славили Бога за такого монарха, коего ум есть пучина мудрости, а сердце исполнено любви и долготерпения; чтобы все земли трепетали меча нашего, а земля Русская непрестанно высилась и расширялась, чтобы юные, цветущие ветви Борисова Дома возросли благословением Небесным и непрерывно осенили оную до скончания веков!»
— Хороша ли молитва, святейший? — спросил государь Иова. — Нет ли в ней такого, что не угодно твоему слуху? Все ли слова верны, так ли стоят?
— Хороша молитва! — ответил Иов, не умея возразить человеку, коему был обязан и саном митрополита, и патриаршеством. С глазу на глаз, может, и сказал бы чего, но при многих людях, при иноземцах! Спохватился: — Благословляю всех читающих молитву, всех слушающих, да будет истина сих слов угодна Господу Богу.
Борис преклонил голову перед Иовом и вдруг положил ее, тяжелую, ему на грудь.
— Припадаю к тебе, как к отцу. Не о себе пекусь, о процветании и крепости государства. Ты, святейший уж постарайся, пусть читают молитву во всех домах, на всех трапезах, на всех вечернях, на всех праздниках за первыми чашами. Не грех церкви помнить царя; который помнит церковь. Кто и где возводил колокольню выше Ива-повой? Нашей с тобою!.. Народ со всей земли идет поглядеть на чудо.
В тихой немощи покидал Иов царские палаты. Покинувши, приосанился — не гоже от царя хмурым выходить. Приосанился с натугою, ради людей, а на крыльце-то уж совсем просиял. Господи! Зачем ходил — все исполнено. Царь обещал школ не заводить. Стало быть, слушает своего патриарха. Да и молитва складная.
Борис тоже был доволен прожитым днем. Добыл Дому своему тридцать пять ретивых заступников. Федору — опора, ее нужно готовить исподволь, пока время есть и казна нескудна.
Перед сном спели с Марьей Григорьевной новую молитву, крестясь на образ «Спаса Нерукотворного».
Трижды спели.
А как легли, Марья Григорьевна спросила:
— Помнишь, слух был о царевиче Дмитрии? У Бориса даже дыхания не стало.