Лечебница специализировалась на наследственных заболеваниях. Ховен невдалеке от себя обнаружил группку непонятных и нескладных существ, неуклюже пытавшихся наладить собирание в одну кучу палых листьев. Это были пациенты лечебницы, несчастные, уродливые создания, которых должны были бы здесь лечить и излечивать, но на самом же деле просто содержали. Ховен пошел к виднеющимся впереди светлым стенам и четким линиям больничных корпусов.
Природа неизвестно чему — радовалась. Была осень, и спадал желтый лист, и шумели уже тронутые зимней чернотою, почти нагие ветви, и слышалось в небе пиликанье птиц, улетающих на свои зимние курорты, но все равно солнце светило по-летнему ярко и жарко и бросало волнующие зайчики с помощью больничных окон, в ветвях гомонили птицы, другие, которые, по-видимому, на нынешний момент улетать совсем не собирались, и солнце сияло, и особенно странно было видеть это тут, в обиталище скорбей и недугов. Ховен сурово взглянул на это несвоевременное осеннее гульбище, в котором взбрыкивала и смеялась природа, и вошел внутрь.
Тут его сразу же, безо всякого подобающего случаю пролога, оглушило и озадачило многообразие и разносторонность человеческих напастей. Двери во все палаты, которые служили также и комнатами для проживания пациентов, были распахнуты, и больные свободно гуляли по коридорам или находились в своих палатах, все равно отлично видимые. Ховен видел людей коротких, с круглыми лицами, бесформенными, скатанными в комок ушами, людей косоглазых и беззубых, с маленьким носом и широкой переносицей, гидроцефалов и микроцефалов с головами, как гигантские пузыри, наполненные жидкостью, или, напротив, крошечными как кулачок, людей кривошеих и короткошеих, людей с синдромом «лица свистящего человека», с глубоко запавшими косыми глазами и очень маленьким ртом, людей с полностью заросшими веками, глухих и слепых, добродушных и одинаковых, словно близнецы, страдающих болезнью Дауна, клювоносых больных синдромом Рубинстайна-Тейби с огромными ноздрями, людей низкорослых, с вывернутыми губами и куриной грудью, с большими уродливыми ушными раковинами, людей с лицами застывшими словно гипсовый слепок или, наоборот, судорожно гримасничающими под необъяснимым действием тика. Были еще какие-то скрюченные, немые, но глядящие глазами, полными непередаваемой тоски, и еще горбатые с длинными шеями и огромными черепами, передвигающиеся толчками, и еще какие-то, и еще, но тут даже тренированная память Хове-на отказалась ему служить, и он принялся просто констатировать — вот еще урод, потом такой же, но уже чуточку другой. Люди выглядывали из дверей, лежали на кроватях под действием лекарств, ковыляли по коридорам, издавали бессмысленные звуки, мочились, тупо, по-животному скалились, что должно было означать улыбку, неподвижно, часами, просиживали на стульях, на кроватях и на полу, ели — нечистоплотно и скверно, как могут только есть люди, переставшие быть людьми. Ховен шел по коридорам. За весь свой путь по ним он не встретил ни единой души из обслуживающего больницу медицинского персонала, ни единой сестры в белом передничке и в аккуратном колпачке на волосах, ни единого верзилы-санитара. Он шел по коридорам.
Ему нужна была доктор Юфина Эдмонда Гутьеррес. По слухам, в последнее время она обреталась именно здесь, в этой клинике, безвылазно и не показываясь на Буле. Ее отшельничество нисколько не смущало Ховена, оно было ему даже на руку, неожиданность ее появления на грядущем Буле только сильнее выбьет из колеи его противников. Не беда, что он не общался с нею много веков. Они узнают друг друга, а Гутьеррес должно понравиться его предложение. Ведь сколько времени она находится в этом жутком склепе, ей должна показаться приятною мысль, что он, Ахаз Ховен, нарочно прибыл сюда, дабы вывести ее в мир и официально признать ее существование как члена Буле.
Даже здесь, в здании, запах тлеющих древесных листьев был ощутим и неотвязен. Путь Ховену преградила женщина. Это была странная женщина, и Ховен, поначалу принявший ее за одну из пациенток, потом всмотрелся повнимательнее. На ней было черное, без украшений, платье, а черная косынка покрывала ее голову, оставляя открытым только лицо. Лицом-то она и привлекала внимание. Оно было очень бледным, но не это приковывало взор. Казалось, все безумие и сумасшедшая одержимость лечащихся в клинике были сконцентрированы в этом лице, делая его черты резкими, выражение — одухотворенно-страстным, как у кликуши. Особенно поражали ее глаза. Они были белыми, горящими сумасшедшим огнем, но в то же время удивительно провидящими. Это были глаза Кассандры. Ховен поежился, заглянув в них. С обеих сторон к женщине льнули два уродливых идиота, оба без рук, и что-то мычали, пуская желтые слюни.