— Ты слышишь меня? — прошептал Иван. Зверочеловек не ответил.
— Ты понимаешь меня?! — заорал Иван во всю глотку, приникая к стеклу.
Двойник отпрянул. И чуть кивнул. Что это было — случайное движение? Или знак?!
— Все! Хватит!
Иван схватил Светлану за руку. Потащил за собой — туда, в «шарик». Недоумевающий и молчаливый охранник быстро пошел за ними. Стук его кованных полусапог глухо прокатывался по округлым коридорам эхом, тонул в пористых стенах, рассыпался, гас и снова нарождался из полумрака и тишины.
Правитель уже сидел в сером пенолитовом кресле, рука его была прикована наручем к подлокотнику. Рыжеватый парень со шрамом стоял за спиной у него, дожидался.
— Оставьте нас, — попросил Иван.
За эти короткие и бесконечно длинные дни он узнал все, или почти все, тайны великого и огромного государства, постиг скрытые механизмы, движущие Федерацией. Что мог сказать нового этот кособокий и хромоватый человечишка? Почти ничего… разве что, пожаловаться па свою незавидную участь. Правителя можно было с полным основанием расстрелять или повесить, подобно прочим предателям, причем еще вчера, позавчера — он заслужил тысячекратного повешения за свою измену, подлость, двурушничество. А еще поговаривают: на тропе не бывает изменников! Бывает! Еще как бывает. Врет поговорка. Правда, самого главного, основного так и не удалось выяснить — не удалось выйти на связь, прямую связь с Системой, с Пристанищем, со всеми теми силами зла, на которых работали и Правитель, и комитетчик, и министр обороны, и многие другие иуды. Связь была односторонней. И почти сразу после переворота она оборвалась. Наступило зловещее молчание.
ОНИ поняли, что случилось!
Правитель, взъерошенный и смурной, глядел на Ивана исподлобья, глядел с ненавистью и страхом, и чего было в его взгляде больше, не разберешь.
— Взяли верх, молодой человек, — процедил он с ехидцей, — радуетесь, торжествуете?! Одолели немощного старика!
Иван не стал вдаваться в разъяснения.
— Что все это значит?! — сурово спросил он, чуть поведя головой назад, туда, где в ячейках томились жертвы.
— Что это? — переспросил Правитель, шевеля бровями и глядя на вопрошающего будто на несмышленого мальца. — Это прогресс, мой юный друг! Это восхождение к совершенству! От питекантропуса к человеку идеальному, многовариантному, к хому суперсапиенсу, юноша, вот что это!
От подобной наглости Иван опешил.
— Но вы спрашивали их самих, — робко начал он, постепенно преодолевая и свою неожиданную робость и нахальство этого старца, — вы спрашивали этих несчастных, хотят ли они вашего совершенства, желают ли они быть сверхразум-ными?!
Правитель скосил глаза и тихохонько заклекотал, заперхал, сразу даже непонятно было, смех это или кашель.
— А господь бог, мой юный друг, а сам создатель — спрашивал ли он согласия у тех безмозглых обезьян, которых он направленными порциями жесткого излучения превращал в первых людей, в Адама и Еву?!
— Вы не боги!
— Мы выше богов! Мы сильнее и всемогущественней! — торжествующе прошипел старец.
— Не надо кощунствовать! — Иван ударил ладонью по столу. — Не трогайте Создателя своими грязными лапами! Вы не боги, вы садисты, вы изверги-вивисекторы, вот кто вы!
Теперь Правитель засмеялся явственней, громче, злораднее. Он вовсе не собирался сдаваться, брать на себя вину и каяться. У него явно было свое мнение, отличное от мнения Ивана.
— Вы слишком молоды! Вы не знаете жизни! — с нажимом, глядя прямо в глаза, будто пытаясь заворожить и подчинить себе, принялся вещать он. — Вы что-то там вякали раньше про выродков, было дело, не качайте головой, я все помню. Вы, юноша, имели ввиду таких как я, вы обвиняли власть имущих и близких к ним… да, это правда, мы вырождаемся, мы сами изживаем себя, деградируя все больше. Конец наш страшен и незавиден, сама Вселенная, сама Природа Мироздания не терпят нас, не желают терпеть, изживают нас, обрекая на дегенерацию и вымирание, это так. Но у нас есть ум! Есть сила! И есть воля! Мы не уйдем сами! Ибо вырождаясь и падая в бездну тьмы, мы столь же стремительно обретаем разум, недоступный вам всем, мы умнеем, становимся изощреннее и изворотливей, да-да, не бойтесь этих слов, в жизни выживают не сильные и открытые, а хитрые и изворотливые, даже если они выродки. Вы поняли только половину правды, ту половину, что про нас — сильных, умных, изворотливых выродков, собравших всю власть во Вселенной в свои руки. Но вы не знаете другой половины… А она в том, что и вы все, жалкие людишки, все человечество вырождаетесь столь же стремительно и необратимо! Вы летите в пропасть вместе с нами. Но не замечаете этого. Уже семь веков идет процесс неостановимой дегенерации — матери-выродки порождают детишек-выродков, больных, с испорченной наследственностью, дебильных или с рождения запойных! Они плодят уродов, которые в свою очередь будут плодить уродов и уродиц! Вот так, молодой человек! И знаете, почему это происходит? Что вы молчите? — Правитель сделал выжидательную паузу, весь скособочился, скривился, довольно осклабился, казалось, он вот-вот с несдержимым злорадством завизжит — тонюсенько и противно. Но он не визжал, а лишь хихикал да потирал руки. Голос его был чистым сахарным сиропом. — А потому, юноша, что людишки — это жалкие, слабовольные, похотливые и ленивые животные. Они не могут отказать себе в желаниях чисто скотских, они беспрестанно ублажают себя — сладостями, бездельем, развлечениями, спиртным, наркотиками, куревом, одеждой, меняя ее безо всякой необходимости, даже спортом, которым занимаются от пресыщения и во вред себе, они пичкают этим же своих больных детишек, делают их еще более больными, а потом лечат, калеча окончательно. Естественного, здорового отбора нет уже сотни лет… сколько было человек на место в вашу десантную школу?