– Не совсем так. Тут история была длиннее. Изначально у меня в голове был Пётр Мамонов. Потом он трансформировался в Сергея Гармаша. Потом в какой-то момент в воображении возник Пьер Ришар. Это был поворотный момент.
– Потому что появился образ смешного героя?
– Нет. Комические актёры замечательно играют в драмах – достаточно вспомнить Юрия Никулина в картине «Двадцать дней без войны». Просто я понял, что в определении персонажа иду в сторону не агрессивного, а доброго человека. А когда я нашёл персонажа, то сразу понял, что его должен сыграть Дрейден.
– Вы сразу решили снимать в документальной манере?
– Да, мы хотели очень простую камеру. Незаметную, как бы неопрятную.
– Чтобы добиться эффекта достоверности?
– Прежде всего хотелось быть ближе к героям и двигаться вместе с ними. Если в том же «Свободном плавании», где мы полфильма держим общий план, была камера «объективная», здесь хотелось субъективности, приближения.
– Но история всё же получилась условной, похожей на притчу. При этом она не только снята субъективной камерой, но и помещена в узнаваемое достоверное пространство. Как его создавали?
– Москву мы снимали в Ярославле. В столице снимать трудно. Нужна масса разрешений на съёмку. И – пробки. Из-за этого мы решили уехать куда-нибудь. И первый город, который мы взялись посмотреть, был Ярославль. А первый же район, в который заехали, – был тот самый, где в итоге и снимали. Стало понятно, что для нашей истории он идеально подходит.
А вот над квартирой мы действительно потрудились. Обсуждали, каким было представление о достойной квартире в конце 1970-х. Что в ней может быть, а что нет. Что должно быть новым, что – старым. С художником-постановщиком напечатали огромное количество переводных картинок по старым лекалам. Лепили их на стены. Набрали невероятное количество старых вещей, в том числе из нашего собственного детства. Соковыжималка с сучком, которой хвастается инженер, – вещь из детства жены нашего сценариста.
Доктора Айболита, помню, я купил в Новом Свете у бабушки.
– Кстати, тема детства – одна из важнейших в фильме. На героев сыплются детские книжки из шкафа. Они пытаются помочь бабушке, как тимуровцы. Вы говорили однажды, что вспоминали о Чебурашке и Крокодиле Гене, когда размышляли о своих героях. Зачем понадобилась детская линия в довольно жёстком фильме?
– Думаю, героев объединяет неопытность, житейская непрактичность, наивность. В этом смысле они похожи на детей. Их активность происходит из наивности и доброты. Чем человек опытнее, тем доброты у него меньше остаётся. Потому что все про всё знают. И нет удивления. А у старого инженера есть удивление перед миром. У него мир поделён на «хороших» и «плохих», как в детстве. Мне показалось, что это похоже немного на детское сознание.
– То есть этот мотив не связан с ностальгией по детству, по семидесятым?..
– Нет. Но была задача создать узнаваемый образ рядового советского инженера.
– Одна из зрительниц сказала, что это фильм про поколение шестидесятников, выжившее из ума. Вы такое прочтение закладывали?
– Нет. Я не поклонник идеалов 1960-х, но просто в данном случае это не имеет никакого отношения к фильму.
– Параллельная линия фильма вводит ещё одного больного человека – милиционера, которого хотят уволить…
– Надеюсь, понятно, что эта угроза существует только в его воображении?
– Да, но это не мешает его вполне реальной агрессивности… С ним связаны темы Кабула, военной дружбы, войны. Кем для вас является этот герой?
– Для меня персонаж Юрия Черневича страдательный. Абсолютно. Хотелось самого страшного персонажа сделать лучшим в своей среде. А он, безусловно, лучший. Если у него депрессия, значит, он о чём-то думает. Что-то происходило в голове, от чего он сошёл с ума. Норма, признаться, намного страшнее.
– То есть никаких параллелей с майором Евсюковым?
– Нет, конечно. Фильм снимался гораздо раньше. И повторюсь, он о том, что норма жизни, привычная, повседневная, становится страшнее безумия. Он о том, что норма жизни на каждом шагу оказывается ненормальной.
Беседу вела Жанна ВАСИЛЬЕВА
ПОЭЗИЯ:
Всеволод Емелин Хватит шакалить, товарищи поэты
О первых признаках положительного влияния мирового экономического кризиса на развитие современной русской поэзии
2009-04-02 / Всеволод Емелин
И войско песен поведу
С прибоем рынка в поединок!
В.Хлебников
29 марта в Москве, в Центре современного искусства «Винзавод», в «Цурцум кафе» произошло судьбоносное событие.
Группа известных литераторов, в многочисленных анонсах аттестовавших себя без ложной скромности «ведущими поэтами Москвы», провела очередной поэтический вечер, пышно названный «Фестиваль гражданской поэзии «Воздух-воздух».
Большинство участников действительно являются хедлайнерами современного поэтического процесса, чьи имена не сходят со страниц рецензий, критических статей, монографий о современной русской поэзии, афиш лит. мероприятий и т. д.
Почему же именно данный фестиваль произвел впечатление судьбоносного?
Я-то сам там, естественно, не был, но постараюсь объяснить.
Дело, как представляется, в том, что главные идеологи и участники действа в своих теоретических трудах без малого десятилетие с маниакальной настойчивостью проповедовали постулат, гласящий: «Поэзии читатель не нужен!» Более того, наличие читателя представляет главную опасность для поэзии. Автор, которого читают, оказывается отравлен читательским вниманием и дальше сознательно или бессознательно начинает идти на поводу у читателя. Начинает писать с оглядкой: «Понравится ли читателю мой очередной текст или нет?» И уже сам текст начинает выстраивать не по законам поэзии, а по законам маркетинга: «Купят ли? Прочтут ли?» В результате автор неизбежно прекращает заниматься «приращением смыслов» (только не спрашивайте меня, что это такое), и превращается в массовика-затейника. Этакого литературного Петросяна.
Над поэтом есть один суд - «экспертное сообщество». Откуда оно берется, почему в него входят именно эти литераторы, а не другие - сия тайна велика есть. Однако вот они богоданные эксперты, они же кураторы. Это, собственно, уже и не совсем люди. Они решают, кто поэт, а кто тварь дрожащая, они выстраивают вертикаль власти. То есть литературную иерархию. Они распределяют не большие, но блага в соответствии с ими же установленной табелью о рангах…
Для обоснования такой картины литературного мира писались многостраничные опусы с цитатами от ПсевдоДионисия Ареопагита до Хайдеггерра.
А ежели они кого не убедили, то пусть ищут себе другую литературу.
Экспертное сообщество развернуло энергичную деятельность.
Для защиты поэта от черни манифестировались и создавались литературные направления, такие как «актуальная» поэзия и Новый эпос. Скорбный труд подвижников не пропал.
Подавляющее большинство ведущих поэтов Москвы победили читателей. Как на личном уровне, так и вообще. Извели читателей поэзии как класс. Лишенные читателей поэты превратились в безвольные игрушки, полностью зависящие от новых литературных генералов.