Мой робот носит на груди никелевую татуировку:
ВЕРНЫЙ ДЖОН. № 384991.
С утра до вечера мы ведем с ним долгие беседы на самые разнообразные темы. Разговор всегда заканчивается на повышенных оборотах.
— Вы индивидуалист, невыносимый индивидуалист, — с досадой говорит Джон. — Что, по-вашему, необычного в том, что я презираю культ отдельной личности? Уясните же наконец, что я продукт массового производства, единокровный близнец тысяч моих собратьев, которые мыслят, приказывают и работают абсолютно одинаково. Все мы обладаем не только идентичными физическими качествами, но и равным количеством мозгового вещества в голове.
— Именно потому, что ваши мозги взвешены на аптекарских весах, а ваши головы напоминают бутылки лимонада с точно отмеренным содержимым, вы, роботы, не представляете собой ничего иного, как только серую безликую толпу! — отвечаю я, распаляясь. — Из вашей среды вряд ли появится когда-либо тот самый гений, кого вы ненавидите пуще прочих существ, поскольку он отличается от вас. С другой стороны, запомните, что стандартное производство всегда страдает пониженным качеством за счет количества, а это, бесспорно, отражается на умственных способностях всей вашей армады. Вот и получается, что вопреки изумительным достижениям современной техники каждый из вас остается всего лишь человеко-машиной, понятно? Вы можете быть превосходным орудием чужой воли, но ни в коем разе самостоятельной творческой личностью.
Автомат глядит на меня с сожалением, затем закладывает руки за спину и начинает вышагивать из одного угла комнаты в другой.
— Увидим еще, кто из нас орудие чужой воли, — цедит он сквозь зубы.
Каждый день приносит мне неожиданные сюрпризы.
Джон вваливается в комнату и говорит:
— Соблаговолите вытереть мне ноги фланелевым платком!
Я взираю на него с изумлением и начинаю креститься.
— Вы не в своем уме, Джон! Неужто запамятовали, как обязан слуга относиться к хозяину, господину?
— Ха-ха-ха! — разражается смехом стандартный джентльмен, и его железное тело начинает грохотать, как якорная цепь. — Вы пребываете в величайшем заблуждении, господин. Я ваш слуга постольку, поскольку вы — мой лакей.
— Лакей! — взрываюсь я так, что кровь ударяет мне в голову. — Джон, держите себя в рамках приличия! Вы меня еще не знаете!
— И вы, видимо, меня не знаете! — отвечает автомат дерзко. — Я имею не меньше права заботиться о своем туалете, чем заботитесь вы. И если хотите, чтобы я был искренен, готов добавить, что между мною и вами нет никакой разницы, хотя вы и приписываете себе божественное происхождение. Нужно ли лишний раз напоминать, что для вас и подобных Чарлз Дарвин создал специальную теорию, согласно которой в любом зоологическом саду сыщется ваш близкий сородич из тех, кто разгрызает орехи зубами и скачет на потеху собственным потомкам?
— Да это неслыханная наглость! — кипячусь я, возмущенный, и стискиваю кулаки.
В раскрытое окно моей комнаты долетает саксофонный голос Жозефины Беккер, исторгаемый вдалеке граммофонной пластинкой.
Стандартный джентльмен невозмутимо стоит напротив меня и повторяет модный мотивчик эстрадной куклы:
Две страсти у меня: ты и Париж.
Зачем же так ревниво ты глядишь…
Джон стал безграничным властелином в моем доме, и я заранее содрогаюсь от каждой его следующей проделки.
Сегодня он захлопнул двери перед носом у моего доброго приятеля и не пустил его в дом.
— Когда ко мне кто-либо приходит, вы должны относиться к нему по-человечески, слышите? Запрещаю вам впредь открывать двери и встречать гостей!
— Глупости! — высокомерно ответствует автомат. — Ваш приятель имеет отвратительную привычку расхаживать в хорошую погоду с зонтом, а это меня раздражает. Я человек нового времени, не терплю педантов с убогим воображением
Я чувствую себя неврастеником. Даже слабый шум меня раздражает. Руки трясутся. В ушах трескотня. Голова будто стянута обручем. Я потерял аппетит, не сплю ночи напролет. Стоит поглядеть в зеркало — оттуда пялится на меня бледная маска, изможденная страданием.
Не могу дольше выносить этого проклятого робота. Представьте только, сегодня он влепил мне пощечину, после того как я. отказался прочитать ему последний номер «Нью-Йорк геральд».
В очередной раз перечитал инструкцию по обслуживанию автомата. Хорошо, что таможенник не нажал тогда голубую кнопку. Ее нужно остерегаться пуще чумы. Упаси бог задеть — тогда стандартный джентльмен кинется рушить все, что попадется на пути.
«Незаменимый страж вашего имущества при нападении бандитов», — сказано в инструкции.
Единственное мое спасение — желтая кнопка. Нажмешь — и робот мертв, сиречь выключен на веки вечные.
Однако и он хитер. Вот уже несколько дней как заперся в своей комнате, носа оттуда не показывает. Может, предчувствует, что я хотел бы от него избавиться.
Что все это значит?
Вглядываюсь в зеркало, и буквально берет оторопь.
Мое лицо напоминает лик робота.
А в голове крутится странная мысль: бывают собаки, похожие на своих хозяев.
Да, воистину со мною творится что-то необыкновенное.
Сходство мое со стандартным джентльменом растет непостижимым образом. То же лицо, те же губы, собранные в ироничной улыбке.
Но не только это.
Я начал делать то, что ранее было мне совершенно чуждо.
Сегодня, к примеру, ходил на фут-,)Ол. Должен сказать, что получал истинное наслаждение на протяжении двух таймов.
Счет 3:1 в пользу «Зеленого теленка».
Вот уже целую неделю Джон не показывается из комнаты. Что с ним случилось?
Я подкрадываюсь к его дверям, прислушиваюсь. Ни звука.
— Джон!
Ни единого слова.
— Джон, что поделываешь?
Тишина.
— Джон, слышишь? Открой, мне нужно войти!
Молчание.
Тогда я со всей силой наваливаюсь на дверь, она трещит под моим напором и наконец отлетает вместе с вырванным замком.
Ледяной ужас стискивает мое сердце.
Робот лежит, поверженный посреди комнаты, с раскинутыми руками. В его огромных стеклянных глазах затаилась сатанинская усмешка.
Я опасливо наклоняюсь к нему, трогаю руками железное тело.
В то же мгновенье из-под железной брони долетает тихое стенанье растягивающейся пружины, стандартный человек растворяет уста, его нижняя челюсть начинает вибрировать.
— Я-я-я-я-я-я-я-я, — разносится бурное стенание и замирает, как эхо, порожденное звоном стенных часов.
Не могу себе объяснить его смерть.
Самоубийство?
Или все же случайное прикосновение к желтой кнопке? Тяжкое раскаяние гнетет мою совесть, не дает мне покоя.
Всего несколько дней назад я сам изыскивал способ убить робота, а сегодня вдруг я весь во власти мучений, связанных с памятью о нем. Раньше я относился к нему как к машине, теперь же, когда он обратился в бездушную железную куклу, я люблю его, того, прежнего, как брата.
Я попытался оживить его, нажимая красную кнопку, — безрезультатно. Джон так и не подал никаких признаков жизни.
Он мертв на веки вечные. Только вот глаза у него все так же открыты, как у живого человека.
Его глаза смеются.
Прости, боже, его великую стандартную душу!
Сегодня утром я открыл в себе нечто новое.
На моей груди мерцают три кнопки: желтая, голубая, красная.
Безумная радость заполняет все мое существо, а из горла вырывается ликующий возглас.
Я бросаюсь в коридор, где в углу красуется гордый рыцарь нового времени, заключаю его в объятия, покрываю холодное лицо поцелуями.
— Джон, погляди на меня, ведь ты видишь, ведь глаза твои раскрыты.
Я уже твой двойник, твое неразличимое подобие. Ты покинул Америку, чтобы раскрыть для меня непостижимую тайну перевоплощения, чтобы перелить бессмертный свой дух в мое человеческое тело. Благодарю тебя, Джон. Лишь теперь я понимаю, какое это благо — стать автоматом, пробудить в себе веру в то, что наш американский век принадлежит стандартным людям?