— Не переживай, ма, — подбодрил он. — Активирован режим невидимости, так что никто с тебя не приколется. Спустишься в люк, а там уже лестница с чердака на этаж. Восемь пятьдесят восемь, как раз успеваешь! — он нагнулся, помогая мне вылезти из кабины. — А вот эти сапоги ты зря надела.
Зря, молча признала я, утверждая веревочную ступеньку в выемке под восьмисантиметровой шпилькой.
— Я опаздывал в школу. Тебе, значит, можно, а мне нельзя?
— Сергей! Твоя школа за два квартала! Может, ты будешь в булочную через дорогу на вертолете летать? Захлебом?!
— За хлебом — нет. А вот Ленка по дороге из садика упирается, нив какую не хочет идти. Вчера вообще чуть не убежала! Ну почему бы, скажи, не вызвать какой-нибудь специальный вертолетик, в цветочек, с детским сиденьем?
— Что ты несешь? Какой еще «в цветочек»?..
— А что ты думаешь? У них там все есть. Я, конечно, точно не знаю, но можно же проверить…
— Сережка!
— Я в курсе, как меня зовут. Не кричи.
— А ты не груби матери. Надо немедленно сдать твою… фитюльку… в милицию! Пусть разберутся и отправят куда следует.
— Да? Чтобы с этих вертолетов обстреливали кого-ни-будь? Я, по крайней мере, использую их в мирных целях!
— Сергей…
— Ладно, ма, проехали. Все равно тебе нечем крыть.
Сережкин ящик для «металлолома», как называл это Иван, был поделен внутри тонкими фанерными планками на секции и подсекции, по углам крепились ящички с крышками, а одну стенку сплошь залепляли спичечные коробки, похожие на миниатюрный комоде выдвижными полочками. Приборы, инструменты, радиодетали и прочие железки держались в идеальном порядке. Провести обыск так, чтобы Сережка не заметил, практически нереально. Ну и пусть замечает! Всему есть предел!
Хуже то, что я не помнила, как выглядит эта фитюлька. Сережка последний раз показывал мне ее месяц назад, да и было мне тогда немного не до того. Ничего, найду — опознаю. Наверное.
…Ближе к обеду в офис позвонила Галка. Мне давно удалось вбить ей в голову, что звонить мне на работу просто так, поболтать, категорически воспрещено и чревато всяческими бедами. Так что причина не могла не быть экстренной. И заключалась, как всегда, в Сережке.
— Ты слышала, что у них произошло? В школе? На спортплощадке? Там учитель едва не погиб! Всех распустили по домам, а я подумала, ты-то на работе…
— Как дети? С ними все в порядке?!
— Да небось пацаны сами как-то всей… Витек говорит, это случилось как раз, когда твой Сергей…
После идеально провернутой операции с отмыванием денег столичный шеф, помимо скромной премии, дал мне понять, что я могу слегка расслабиться. Даже если упустить сейчас заказ на целую партию вертикальных и горизонтальных жалюзи, фирма не особенно обеднеет.
Как раз подошел автобус, и через двадцать минут я стояла на школьном стадионе, в окружении нескольких сонных ментов и группки зевак. Лысый физрук — на вид и вправду редкостный козел — размахивая руками, в сотый раз показывал, где именно он стоял. В двух шагах от этого места на земле поблескивало нечто вроде сплющенных водопроводных труб. Подойдя поближе, я определила, что это трубы и есть.
Ранее они были спортивным турником.
Сережка подошел неслышно:
— Что ты тут ищешь, ма?
— Ты еще спрашиваешь?! — я выпрямилась. — Где она?! Твоя фитюлька!!
Он насупился:
— Я ее тебе не отдам. Я ничего не сделал.
— Что? Может быть, ты это называешь «в мирных целях»?!
— Он хотел, чтобы я подтянулся двадцать раз. Говорит, иначе меня не переведут в одиннадцатый класс. Двадцать раз, мама! Он козел, понимаешь?!
Я молча ждала ответа. Сережка умный, так что вопроса можно и не задавать.
— Ну, я и вызвал тяжелую машину с посадкой на брюхо… И рассчитал, когда он отойдет в сторону, ты мне веришь?! Если б я хотел его… можно было б запрограммировать стрелковый, с вмонтированным пулеметом, — последние слова сын произнес мечтательно, со вздохом.
— Где она? — устало повторила я.
— У меня с собой, ясно же. И чего ты вообще сюда полезла, ма? Тащусь с твоей женской логики…
«Женскую логику» я пропустила мимо ушей, заметив мимоходом, что Сережка, как всегда, прав. Протянула руку:
— Дай сюда.
— Нет.
На Сережкином лице была мрачная готовность. К войне, к многолетней осаде, к отлучению от семьи и уходу из дома. Надо было идти на компромисс.
— Допустим, — сказала я. — Оставь у себя. Но поклянись, что больше не пустишь ее в ход. Ни в каких целях.
Повисла пауза.
— Клянусь, — пробормотал сын.