Люди скоро станут другими. Лучшими. Сначала мы, опытная группа. Потом наши дети. Когда-нибудь — всё человечество.
Все до единого будут счастливы. И никто не уйдёт обиженным.
Это максима.
Марина Маковецкая
КАК ВОЗВРАЩЁННОЕ ДETCTBO
Над площадкой для сушки белья, примерно на уровне третьего этажа, летела собака. Она вырулила из-за деревьев и помчалась навстречу Юрию Никитичу, метя воздух ушами и время от времени жалобно повизгивая — ну прямо-таки обиженный щенок. Впрочем, щенок и есть: большеголовый, напоминающий плюшевую игрушку. А уши длинные и нелепые, как у щенка в знаменитом мультике про Мальчугана и толстого Петерсона с пропеллером.
Чуть не перекувыркнувшись, собачонка подлетела к Никитичу и Дмитревне, остановилась почти над головами, затрепыхавшись, точно невидимым стержнем присобаченная к небосклону.
Юрий Никитич поискал глазами шалопая. Ага, вот он: Колька… или Петька?., со второго этажа — сидит, взгромоздившись на подоконник, и глаза вылупил, круглые, немигающие. В азарте мальчишка.
Юрий Никитич тяжело опёрся на трость, погрозил кулаком:
— Я тебе!.. Не жалко щененка? Смотри, узнают — приедут за тобой, заберут куда не след.
— А чё? — среагировал Петькоколька. — Я, дед Юр, ничё, я просто играю. А кто заберёт? Вы о ком, деда?
— Ты сдурел, Никитич? — Дмитревна потянула мужа за рукав. — Совсем в голове всё перемешалось? Теперь давным-давно свобода.
Щенок медленно, как на парашюте, опустился животом на траву, растопырив подкосившиеся лапы, и одурело завертел головёнкой. Колькопетька уныло вздохнул — громко, чтоб на всём дворе слышно было, — и соскочил на пол по ту сторону подоконника. Видно, испугался — не неведомых приезжающих, а дед-Юру с его тростью.
Юрий Никитич послушно отправился вслед за Дмитревной к скамейке. Присели.
— Так что, свобода, да? — спросил, помолчав. Будто не знал ответа.
— Ага, — кивнула Дмитревна. — Давно, лет пять, по меньшей мере. Уже и новую Конституцию успели принять, в которой права человека обозначены.
Никитич тоже покивал.
«Да, — подумал он. — Я и сам гонял щенков когда-то. Щенков, котят, кур даже. В деревне тогда жили, ещё до войны. Хозяйство было… до того, как батя на фронт… Смешно это выглядит — кувыркающаяся курица. Чего ж я на мальчишку-то взъярился? Вот сейчас бы и попробовать… сдвинуть с места что-нибудь. Раз свобода».
— Ты, дед, уж вовсе склеротиком стал, — гнула своё Дмитревна. — Небось ничего не помнишь. А ну скажи, какой сейчас год?
«Седьмой… или пятый?.. Не вспомнить». Юрий Никитич промолчал, поднялся со скамьи. Нехорошо защемило под сердцем.
— Дмитревна… таблетки дома?
Отпустило.
Да, она права. В голове всё перетасовалось, что делал вчера, сегодня — уже из памяти вон. Что было в этом году, в прошлом…
Зато минувшее, много лет назад бывшее явью, — помнится, ах как помнится!
Юрий сидел у окна, сосредоточенно перебирал бумаги. Ну и работы навалилось с выходных… От девяти утра до шести вечера не разогнуться. Люди помчались наперерыв в столовую, жевать чёрствые булки и запивать кефиром, а Юрию не до того. Каждый документ просмотреть, оценить — в архив или на выброс. Положить в одну из двух стопок на краю стола. И таких бумаг — кипа, плюс другая кипа, плюс третья. Загромождают стол.
За спиной гудит здоровенный калькулятор.
Перед глазами окно, за окном щебечут птицы. Заливисто, сумасшедше. Словно бы весь мир вверх тормашками встал от радости, и они вместе с ним. «Весна, — подумал Юра. — Надо же, весну не заметил, а ведь раньше было святое дело — выехать с друзьями на природу, на байдарках, скажем…»
И вот там — вздохнуть полной грудью. Тайком, чтобы никто не видел, уйти одному вглубь соснового леска и творить из шишек, из травинок чудо-калейдоскоп.
Например, так (слабое подобье, но всё же): опавшие лепестки вишни за мутным стеклом взвились с подоконника, образовали кривоватый узор.
Юра обернулся: видел кто или нет? Лепестки поспешно уронил, разумеется.
Ольга Дмитриевна из-за соседнего стола, возложив белые руки на калькулятор, взирала на Юру пристально, изогнув вопросительными знаками обычно прямые стрелки бровей.
Он похолодел. Что за смехотворная небрежность, дурацкая, опрометчивая! Вот так — одним взмахом мысли, секундной потерей контроля — погубить всю выдержку, погубить себя…
С сотрудницей Ольгой он прежде почти не разговаривал — парней и девушек в отделе много, Ольга же казалась неинтересной, напоминала школьную учительницу: волосы, строго заколотые в узел, бледное лицо, прямая осанка. Наверно, под сорок ей — старше Юрия лет на десять, не менее.