Аль чувствовал себя предателем. Под взглядами слепых, наглухо закрытых окон родного Города хотелось поёжиться. Широкая спина вождя, туго обтянутая серой чешуёй кольчуги, невозмутимо покачивалась впереди. Рядом — такая же чешуйчатая фигурка Ра; золотой нимб волос спрятан наглухо под блестящим колпаком шлема. Как змеи, подумал Аль и неприязненно тронул рукав своей кольчуги. Змеи, вползающие в светлый город. Позади в три ряда — затылок в затылок, тускло поблёскивая железом доспехов, двигались воины. Девять десятков. Лучшие. Остальные ждали снаружи, за городской стеной, превратив цветущую поляну для праздника урожая в стального ежа — ощетинившийся копьями дозорных временный лагерь. «Они всё равно нашли бы дорогу, — подумал Аль, даже если бы я… И они хотят помочь нам…» Но видение стальной змеи, ползущей по улицам его любимого, светлого Города не уходило. Как и видение другого, ещё незнакомого зверя — страшного, рыжегривого, с огнедышащей пастью, идущего по следу змеи через рваную дыру пролома в Стене мира. Пролома, который был вышит иглой Аля — его руками и сердцем.
На совещание Аля не позвали. Он маялся в комнате гостевого дома, где обычно останавливались хранители хлеба и пастухи, приезжая на праздник урожая. Хотел спуститься вниз, пройти по улицам — пешком, без тяжёлой кольчуги, натирающей плечи. Но не решался.
А вечером пришёл отец.
Постоял на пороге, растерянно щурясь, будто никак не мог разглядеть своего сына в юноше с выбеленными солнцем волосами и загорелым худым лицом. Потом позвал неуверенно:
— Аль.
Аль качнулся навстречу, кусая губы, вспоминая свою последнюю ночь в Городе, отцовские проклятья, ускользающий в сторону взгляд.
— Прости, мальчик, — выдохнул Томео. — Прости.
И сделал то, о чём мечтал и на что уже не надеялся очень давно. Крепко и нежно обнял сына, свою самую большую драгоценность, единственную солнечную нить своей жизни.
— Не знаю, — признался мастер Томео, после того, как Аль рассказал ему всё. — И никто точно не знает, мальчик. Может, мастер только умеет предвидеть то, что должно произойти в любом случае. А может, умеет сам творить будущее. А скорее всего — и так, и так. Скорее всего, он просто выбирает лучшее из возможного — то, что ему по сердцу. До тех пор, пока боги дозволяют ему выбирать. Твоя мама… — Томео запнулся, тронув тему, которой раньше избегал — особенно в разговорах с сыном. — Я пытался что-то сделать, но…
— Я знаю, — Аль тронул его за локоть. — Я знаю, па.
Вздохнул. Спросил без надежды:
— Теперь ничего не изменить, да? Ты говорил: однажды вышитого — не изменить. Наш мир рухнул, да? Вместе со Стеной мира?
— Говорят, давным-давно мастера собрались и ушли из большого мира — от его грязи, боли, несправедливости. Отгородились огромной стеной — и построили под её защитой свой мир, где оружие было запрещено, а детям с ранних лет внушали, что драться — дурно, и что лучшая доблесть — правильно положенный стежок, верно вылепленная чаша. Наш мир, Аль. Самый лучший из всех. Где ремесло превращается в искусство, а искусство — в волшебство. Странно думать, что где-то может быть по-другому, да?
— Он рассказывал, — перебил Аль, — что там — по-другому.
Мастер Томео кивнул.
— Мы сегодня говорили с твоим вождём. Он тоже мастер — но другого искусства, которое наши предки решили не брать с собой. Не терзайся, Аль. Может, когда подмастерья этого вождя просили помощи перед запертой Стеной мира — ты их услышал. Нельзя не помочь просящим у тебя. А ещё, знаешь, Аль, может, это и неправильно — отгораживаться стеной от всего остального мира.
Город бурлил, как горная речка весной. Торопились посыльные к восточным хранителям хлеба, западным пастухам, южным художникам садов. Из сумрачной глубины сундуков доставались старые запретные вышивки. Хмурясь, кузнецы изучали хищно изогнутые клинки сабель, длинные клыки мечей, примерялись молотом к заготовкам серпов и кос — получится ли убедить мирное железо стать военным? На главной площади подмастерья золотоглазого вождя учили новобранцев странным танцам с новым оружием.
Войско степняков подкатилось к Городу рыжим половодьем. Вились украшенные алыми лентами бунчуки; метались гривы низкорослых коней, блестели рыжие крупы, пламенели лисьи хвосты на шлемах воинов. Облако грязной рыжей пыли летело следом — прах земли, до смерти затоптанной копытами лошадей Тен-Чина.
— Мне нужно видеть, как они пойдут, — сказал Аль и, нагрузившись рамками для ткани, коробками с нитками и иглами, полез на стену — туда, где стояли лучники. Мастер Томео остановить его не сумел.