Свент говорил весомо, словно был первым знатоком на деревне. Есень кивал, усмехаясь про себя: что может знать о женитьбе старый бобыль!
— И лучше всего присматривать на ярмарке. Вот поедем осенью…
— Дядька, ты что, жениться собрался? — захохотал Есень.
— Дурень! — Свент качнул головой, и длинная тень-нос клюнула согласно: как есть дурень. — Тебе этой осенью пора девку приглядеть. А на следующую и жениться можно. Вон, оглобля какая вымахала. Не дело без семьи. Да и мне будет на кого мельницу оставить.
Прав дядька Свент — вся Есенева семья на деревенском кладбище. Если бы не пригрел мельник, к работе не приставил, пропал бы сирота. Но это же не причина, чтобы так рано жениться. Вон, наследник княжеский Есеня постарше будет, а что-то не слышно, чтобы его сватали. Хоть княжич Арсей тоже матери не помнит.
— А ещё на празднике можно, — оживился Свент. — Ты завтра, как пойдёшь, рубаху понаряднее надень. Вон хоть ту, с петухами.
…Вот и надел. «Ненавижу!» — скрипнул Есень зубами. Хотелось к дядьке зайти, попрощаться. Но где первым делом деревенщину искать будут, как не дома? Нет уж, ровнёхонько к закату спиной топать.
К дороге он вышел, когда тени сгустились и слились в единую. До Холминок Есень, конечно, не успеет добраться, ну и мрыг с ними, с Холминками, в поле переночует. Главное — подальше уйти. А то и не поймёшь — то ли правда ещё видна крыша, то ли чудится.
Шагал Есень споро, скоро и лес остался за спиной. Даже насвистывать начал, затолкав набившее оскомину «Надоело!» в дальний уголок. Всё сложится, помоги Верховный. Дойдёт Есень до города, там к кому-нибудь в подмастерья наладится. Руки у него к правильному месту приставлены, это уж и люди говорят, да и сам Есень знает. А через несколько годочков можно будет и дядьку Свента проведать. Посвистывание уже складывалось в мелодию озорной песенки, какой любили парни смущать девок, когда беглец услышал лошадиный топот.
То ли пятеро, то ли семеро — и не разглядеть в сумерках. Да хоть трое, всё одно не убежать. Был бы в лесу, может, скрылся бы. Такое отчаяние взяло, что бросил Есень котомку и сиганул с дороги в поле, продираясь через густую, ни разу ещё не кошеную траву. Кони у князя добрые, уже за спиной слышно. Есень втянул голову в плечи, ожидая — вот сейчас захлестнёт арканом. Но двое всадников промчались мимо и развернули коней, перекрывая путь. Влево, вправо дёрнись — и там ждут.
Есень вскинул голову, процедил воздух сквозь стиснутые зубы. Он ждал, что будут бить, но княжеский сотник лишь плюнул ему под ноги:
— Где же искать деревенского дурня, как не в противоход дому?
Как оплеуху дал. У Есеня даже ухо огнём взялось.
— В седле-то умеешь, подковник?
Кивнул. Конечно, деревенские смирные клячи не то, что княжьи кони. Но всё одно кивнул бы, если б и не умел. «Ненавижу!» — глянул на узкую полоску заката.
Вырастала на алом небе крыша, перетекала в громоздкое строение. Замок приближался. Интересно, где встретит княжич: у ворот или на крыльце? Глянет со стены или велит слугам провести в комнату? «Волнуется, поди», — злорадно подумал Есень.
Уже зажгли факелы, и яркие огни горели по всей крепостной стене. Есень повёл головой, хоть всё равно не угадать отсюда княжича Арсея. Сотник пробасил:
— Свои!
Его узнавали по голосу: такого сиплого баса больше ни у кого быть не могло. Но решётка всё-таки не шелохнулась, пока не подъехали ближе.
— Поймали, — сказал стражник без удивления. — Долго вы что-то.
— Да эта бестолочь по лесу кругаля давал, — кивнул на беглеца сотник.
Есень вглядывался в людей за воротами, но знакомой фигуры — высокой, с широким разворотом плеч, прямой, точно черенок метлы проглотил, — не видел. Что же это княжич не ждёт свою игрушку? Есень глянул на замок, удивлённый тёмными провалами окон.
— Княжич Арсей уже почивать легли. Велели не беспокоить, — зевнул стражник. — А князю сейчас доложат.
«Ненавижу», — подумал Есень, скатываясь с седла.
«Ненавижу!» — Арсей стискивал кулаки, глядя из тёмной спальни, как мешком падает с коня помощник мельника. — Увалень деревенский, сопля, недородок. Ещё и бежать вздумал. Зачем, спрашивается? Ненавижу!»
Он возненавидел эту веснушчатую рожу — в тот момент радостно улыбающуюся, — когда седовласый вед дошёл до толпы и ухватил за плечо рыжего парня в расшитой петухами рубахе. Улыбка смялась недоумением, а потом, как вытолкали и поставили перед княжичем, — испугом. Упало в тишине:
— Подковник.
Рыжий всё хлопал глазами и снова улыбался, но уже как улыбаются ребёнку, услышав глупую шутку. Арсей же стиснул кулаки: «Ненавижу! Верховный, за что?!» Ему — княжичу, кто в гербе носит три луча восходящего солнца; воину, которому прислали первое приглашение на королевский турнир за два года до совершеннолетия; наследнику одного из старейших родов, — деревенщину сопливую в подковники?! «Ненавижу!»
Обряд в день совершеннолетия давно проводили лишь по традиции. Никто, даже специально приглашённый вед, не думал, что закончится он так. С тех пор, как ушли за горы, на новые земли, не случалось близких подковников. Уж несколько поколений не случалось. А княжичу Арсею подгадила судьба. Подгадила, хоть и называют это милостью божией. Что теперь прикажете с этим рыжим увальнем делать? Даже убить нельзя: смерть из-за угла, да по расчётливому приказу — гадкая смерть. А он ещё бежать задумал, дубина мельничная!
Арсей видел, как рыжего вели в замок. Сотник топал следом и даже на подзатыльник беглецу не решился. Носятся с деревенщиной, как с тухлым яйцом. Он, видишь ли, княжеский подковник!
Первый раз княжич услышал это слово лет в восемь. У него тогда был наставник из тех, что положены благородному отпрыску — чтобы не только мечом махать и верхом ездить, но и немного считать-писать мог. Наставнику Пенту было годков на пять боле, чем сейчас Арсею, но казалось тогда: взрослый, мудрый. У него и спросил княжич, кто такие подковники.
Пент пошуршал во дворе, мелькнул в дверях конюшни и только затем поманил княжича в сад. Там они присели на посыпанную песком дорожку, и наставник выложил рядком подкову, соломинку, тонкую веточку и нитку. Провел рукой, сглаживая песок. Потом согнул соломинку дугой и поставил воротцами, воткнув оба конца в песчаное покрытие.
— Видишь?
— Ну?
— А теперь вот так, — Пент вытащил соломинку и показал на два оставленных ею следа. — Вот представь, что мир наш — плоский, как этот песок. И каждая точка на нём — человек. Вот человек, и вот человек, — наставник снова повёл пальцем над следами от соломинки. — Живут эти двое, ничем не связанные. Понимаешь? — глянул с сомнением на княжича.
— Ну!
— «Ну», — передразнил наставник. — Не на конюшне. Вот в нашем, плоском, мире эти двое никак не связаны. Но если подняться над миром, — Пент снова воткнул соломинку, — то между ними видна несомненная связь. Вот такая, тоненькая. Или вот такая, — он водрузил подкову аркой, приподнял, показывая два оставленных концами следа, и снова поставил на песок. — Железная связь. Или вот такая, — он воткнул веточку, на неё повесил нитку, так, чтобы концы коснулись песка.
— Разная. Нитка, это так — тьфу. Веточка там или соломинка — тоже. Но если вот такая, — наставник коснулся подковы, — то её уже не разорвать. Нерушимая связь. Потому и зовут таких людей — подковниками. Что за связь между ними — то лишь Верховный знает. Может, друзья. Может, враги лютые. Может — возлюбленные. Трис и Изослова помнишь?
Княжич кивнул. Легенду о вечных любовниках он уже слышал.
— Вот, тоже — подковники. И князь Денес с кочевниками схлестнулся не только по своей воле. Вождь их ему подковником был. Так что какая связь и кто чью судьбу себе перетянет или на себя перевернёт — не угадаешь. Вон, тебе как восемнадцать отсчитают, тоже веда пригласят. Хорошие деньги ему отвесят. Лишь бы проверил наследника: нет ли подковника поблизости. Вроде как у каждого есть, но мир большой — может, в дальних землях затерялся. А поблизости найдётся, — наставник провёл пальцем по железному изгибу, — нерушимая связь.
— Если одного убить, то другой тоже умрёт?