Князь лицом к солнцу встал, прислонился спиной к столбу и руки над головой вскинул. Сотник шепнул что-то, но Арсей возразил громко:
— Чем с таким оговором жить… Вяжи давай. На милость Верховного!
Верёвка на совесть обвила руки — не туго, но и не вырвешься, — заставив князя вытянуться. Ратники скамью приволокли, рядом поставили. Сотник нож положил, закашлял напоказ и махнул головой веду, мол, ты говори.
Голос у веда зычный, таким со стен командовать:
— Жизнь князя Арсея передаётся во власть Верховному. Коли признает Верховный невиновным раба своего Арсея, то отведёт от него железо. Если же погибнет Арсей, то вина его доказанной не считается, потому как неведомо, зачем его Верховный к себе призвал. Срок испытанию до заката.
Сотник скрестил руки на груди, на крыльцо посматривает. Кто-то должен решиться князя ножом пырнуть, пока срок не выйдет. Иначе и затевать не стоило. Но перетаптываются на крыльце да вздыхают.
Чуть сдвинулось солнце, удлинилась тень от столба. Руки у Арсея затекли; шевелит пальцами, кровь разгоняет. Промокла от пота траурная лента на лбу. Есень уж и стоять умаялся, присел на землю. С крыльца никто ни уйти не решается, ни на двор ступить. Арсей туда поглядывает, обжигает злой усмешкой. Ох, видится кому-то беззащитный князь лакомой добычей, так бы и отправил наследника за отцом вдогон. Нож — вот он, лежит, искушает. Да боязно: вины Арсея нет, а ну вмешается Верховный, как потом оправдываться будешь? Боятся враги. Боятся друзья: неисповедимы думы Верховного, призовёт к себе раба своего, а ты убийцей князя окажешься.
Спеклись губы у Арсея. Никто воды ему не поднесёт — нельзя обряд нарушать. На крыльце уже и не вздыхают; кто на ступени сел, кто навалился на перила. Один сотник стоит точно каменный, даже пот со лба не утрёт. А солнце застыло как к небу приколоченное. Палит. У Есеня рубаха к телу прилипла, желудок от голода подвело.
Гневается Арсей: если никто не решится, с позором князю дальше жить. И шепотки уже не удавишь, от подозрения не отмоешься. От гнева ноздри у князя подрагивают. Смотрит Арсей на сотника, точно приказать хочет, а тот глаза отводит.
Есень к лавке не шагнул — прыгнул, ухватил нагревшийся на солнце нож. Хороший нож, Есень такого сроду в руках не держал. В ладонь сам лёг, сам руку потянул, как правильно бросить, чтобы вонзился в живот связанному князю. Мрыг вам в глотку! Пусть хоть Есень сам сейчас тут и сдохнет, чем такая жизнь.
Успел увидеть, как подобрался у Арсея живот, расчер-тился напрягшимися мускулами. Клюнуло острие точно под рёбрами. Нож упал к ногам князя. На коже, побагровевшей от солнца, ни капельки крови.
Ноют запястья, точно верёвки ещё не сняли, и руки как не свои — деревянные руки. Ой, высказался бы отец, увидев, какую глупость совершил наследник. Понятно теперь, почему никто из его противников за нож не схватился: зачем им рисковать, когда идут к замку войска соседа, князя Валента. Арсей, как сопляк в ловушку влез, драгоценное время потерял. Теперь смотри, как собираются под стенами ратники. Еще до темноты штурм начнут. Сладок кус, Валент давно на него рот разевает.
Во дворе замка — крики, плач. Мало кто успел укрыться, больше там осталось, где сейчас чужаки идут. Слушай, князь, как по живым, точно по мертвым, голосят — это тоже твоя вина. Спасибо рыжему деревенщине: не заверши он обряд — больше бы лиха пришлось хлебнуть. Дёрнулись от воспоминания мышцы на животе, померещился летящий нож.
Арсей глянул вдоль стены. Сотник по ту сторону распоряжается, а по эту — князю держать. Ратники его злые: тоже слышат крики со двора. Пусть их меньше, чем захватчиков, но за родных драться будут.
Князь пошёл вдоль стены, как отец учил: огляди перед боем не только чужих, но и своих. Правильно учил: вон, затесался между воинами рыжий неуч. Арсей аж скривился, увидев, как тот меч ухватил. Будто оглоблю. Или кочергу. Недолго такой продержится, убьют сразу. Спасибо, Верховный, хорошей смертью освободишь от под-ковника. Пусть даже выпадет в этом же бою следом погибнуть. Арсей выдохнул, подставил грудь закатному ветру. Он уже и забыл, каково это — своей судьбой жить, от деревенщины не зависеть. Улыбнулся, невольно прислушиваясь к разговору.
— Страшно, малёк?
— Вот ещё! — на цыплячий писк сорвался голос рыже-
«Есень», — вспомнил князь.
— Не так. Руку свободнее, мрыг тебя куси, — выругался ратник. — Слушай, малёк, шёл бы ты отсюда…
— Не уйду я, понял?! Думаешь, мне драться не за кого?
Арсей оглянулся. Боится Есень, вон, губы дрожат, и веснушки темнее на помертвевшем лице проступили. Но попробуй меч у него отбери — зубами вцепится. Всё-таки молодец подковник, хоть и дурак — в таком бою от него помощи не будет, зря погибнет.
Заметил пристальный взгляд, обжёг в ответ из-под чуба. Убьют ведь бестолочь. А, чтоб тебе провалиться, подковник!
— Уберите его со стены, — велел Арсей ратникам. — Заприте где-нибудь, что ли.
— А я не уйду, — ощетинился. В меч вцепился, аж пальцы побелели. — Что, трусишь? Боишься, что тебя следом убьют? А пусть! Пусть лучше убьют, чем так!
Арсей рассмеялся. Махнул рукой: уведите.
Есень то кружил по крохотной клетушке, то падал на спину, замирал и глотал стыд пополам с радостью: он-то жив, не для него железо наточено, не его кровь на камнях останется. Не ему в свалку лезть, где снесут голову как болвану глиняному. Ох и страшно было, когда со стены глядел.
Время в темноте идёт незаметно: отгорел ли закат, или солнце лишь чуть ниже опустилось? Прислушивается Есень, но только крысы шуршат. Атам, поди, железо гремит, сотник басом орёт. Пробежался Есень от стены к двери, ударившись в темноте коленом, развернулся обратно. Эх, откуда ему знать, как там, в бою? Деревенщина! Влепился с отчаяния Есень в стену, точно мог её телом пробить.
…Время рвалось на клочья, сминалось. Не успеть! Арсей кричал что-то, сам не понимая, что. И рядом кричали так же — не горлом, всем нутром рождая вопль-рычание. Руки уже не были деревянными, их отогрела чужая кровь. Потерялась траурная повязка, и волосы лезли в глаза. Жаркий, совсем не вечерний воздух забивал горло и высушивал пот на спине. Рукоять срослась с ладонью,
Арсей знал: меч не подведет. Успеть бы! Удержать ещё немного, слышны уже команды сотника. Князь закричал и бросился на двоих, жалея, что некому сейчас прикрыть ему спину…
Есень сел, мотая головой. Вытрясая из ушей, точно воду, звуки боя. Помоги Верховный! Страшно-то как… Он провел ладонью по лицу, стирая чужой, почудившийся, пот. Сердце тряслось под рёбрами, как испуганный мокрый щенок. То ли правда, то ли привиделось?
Растянулся на полу, вслушиваясь. Ничего. Только шуршание и топоток крыс.
Дверь открылась, когда и ждать перестал. Появившийся в проёме ратник приподнял факел, вгляделся:
— Тут? Выходи.
— Как?..
— Отбили.
Спасибо Верховному! Сейчас бы князя найти, в ноги броситься: пусть отпустит узнать, как там дядька Свент.
Сгустился закат в темноту, закрыл двор. Из темноты кровью пахнет, точно к празднику скотину били. Есеня вдоль стены провели. Туда, где светился окнами храм и молчаливо стояла толпа. Есень запнулся, глянул на ратника.
— Отходит князь, — угрюмо сказал тот и внезапно озлился: — Иди давай… подковник!
Открылась дверь, ослепил свет. Дохнуло густым запахом розового масла, но Есень всё равно кровь почуял. Проморгался, разглядел множество свечей. Дрожат огоньки, когда Есень мимо идет.
У алтаря сотник и вед стоят. Есень первый раз видит, что сотник может горбиться. Ближе к статуе Верховного ещё сильнее запах масла и крови, и Есеню захотелось зажмуриться.
Алтарный камень точно для легендарных богатырей выбирали, велик он для юного князя. Арсей лежит на спине, головой к закату. Даже руки ему уже вдоль тела вытянули, и вложили в десницу меч, чтобы князь достойно прибыл к Верховному. Но Арсей еще дышал, и замотанная окровавленными тряпками грудь чуть шевелилась. Цепочка скатилась к горлу и еле заметно подрагивала.
— Отходит, — сказал вед так, словно на крепостной стене командовал. — Что же ты, сотник? Такого князя…