Другое растение еще лучше, оно вроде арбуза. После сильных дождей, какие иногда-таки бывают, пустыня покрывается этими плодами и представляет очаровательную, оживленную и даже вкусную картину.
Когда первые лучи солнца начинают золотить верхушки дерев, — заворкует уныло и нежно горлица, и ей на этот утренний приветь ответят таким же нежным воркованьем её пернатые подруги. Темно-синие скворцы, красивые сойки перелетают с дерева на дерево. По ветру качаются висящие на ветках гнездышки клеста, который привешивает гнездо к ветви на гибком каком-нибудь стебельке, чтоб предохранить свое потомство от нападения змей; а на других деревьях спокойно прикреплены странного устройства гнезда птиц, живущих семьями и составляющих часто значительные колонии. — В лесу шумно раздается стук клюва дятла и тукана, которые под шероховатой корой мимозы отыскивают себе всяких насекомых и гусениц».
Такие места предстояло пройти Ливингстону, чтоб добраться до племен, живущих внутри Африки. Чтоб избегнуть трудностей, которые пришлось бы переносить в случае продолжительных засух, он решился идти не прямым путем; но обойти окраинами степи и тем по возможности предупредить все бедствия путешествия в таких краях.
1 июня 1849 года Ливингстон, с семейством и двумя своими друзьями, Освелем (Осуэллом) и Мурреем (Мерреем), пустился в дорогу, в края неведомые. Более пятисот вёрст они шли среди ужасной безводицы; но можно представить себе их восторг, когда после тридцати дней страшно тяжелого пути кончились безотрадные, бесплодные, пустынные места, и они подошли к берегам широкого и глубокого потока, Зуга, осененного великолепными деревьями, между которыми были совсем неизвестные нашим путешественникам.
Жители приняли чужестранцев с полным и искренним радушием и рассказали, что Зуга вытекает из озера Нгами, лежащего на 500 вёрст далее к северу. Ливингстон, в радости от такого неожиданного открытия, предоставил своим спутникам потихоньку пробираться в тяжелом экипаже по извилинам реки: а сам, с несколькими провожатыми сел в лодку из древесной коры и поплыл к озеру. По мере того, как они поднимались вверх по течению, река становилась и шире и вверх по течению, река становилась и шире и глубже, и но берегам чаще виднелись селения. Наконец 1-го августа маленький караван, после двухмесячного тяжелого пути, остановился на берегу красивого и великолепного озера, где не был до тех пор еще ни один европеец. — Жена Ливингстона и их трое детей, делившие с отцом все лишения трудного пути, разделили с ним честь открытия озера. Озеро Нгами в длину около 35 верст; но несмотря на обширность, неглубоко и потому на нем никогда не будет правильной навигации; а берега могли бы быть центром торговли слоновой костью.
И в самом деле, слонов там такое множество, что один купец, который присоединился к экспедиции Ливингстона, за ружье, которое едва стоило пять рублей, купил десять слоновых клыков. В озере и в реке великое множество всякой рыбы, и рыбой питаются все жители, вопреки обычаев более южных племен, у которых рыба считается нечистым кушаньем. Одна рыба обратила особенное внимание Ливингстона: она похожа на угря с толстой головой, без чешуи; туземцы называют ее мосала, а натуралисты glanis siluris (сом). Эта рыба бывает иногда очень крупна; когда рыбак несет ее, держа голову па плече, то хвост рыбы тащится но земле; в голове её, по особенному устройству жабр, всегда хранится несколько воды, так что она может жить довольно долго, зарывшись в густую грязь высыхающего болота.
Ливингстону очень хотелось проникнуть за озеро, до поселения значительного царька по имени Себитуане, друга Сечеле, обращенного в христианство. Но недоброжелательство одного из местных начальников селения, невозможность достать лесу для устройства плота и позднее время года, все было препятствием, так что пришлось отложить эту поездку до другого, удобнейшего времени, и наши путешественники поехали обратно по дороге в Колобенг.
В следующем 1850 году опять попробовали пробраться в ту же сторону; к ним присоединился и обращенный Сечеле; но надежда снова обманула Ливингстона. Некоторые из путешественников заболели лихорадкой, а упряжные волы были чуть не все истреблены ядовитой мухой, называемой цеце. Надо было спешить кое-как воротиться.
Муха цеце, glossina morsitans, которая всегда играет замечательную роль во всех рассказах о путешествиях но Африке, не более нашей обыкновенной мухи, буроватого цвета, как пчела, с тремя или четырьмя желтыми полосками на брюшке. Её жало нисколько не вредно человеку: но если она ужалит вола или лошадь, то им нет спасения. Замечено также, что и диким животным цеце не опасна, и даже не вредит телятам, которые сосут ещё своих маток. Эта муха водится только в некоторых, резко ограниченных полосах; Ливингстон сам видел, что южная сторона реки Хобе была ими населена, а противоположный берег свободен, так что волы совершенно безопасно наелись на расстоянии 70 шагов от смертельных своих врагов. Сначала ужаление цеце не производит на вола никакого особенно вредного действия; но через несколько дней после того являются признаки болезни. Вол худеет со дня на день больше и больше, и через несколько недель или месяцев, ослабев окончательно, умирает. Нет никакого средства против такого бедствия. Там, где скотоводство — единственное богатство народа, можно себе представить, какое несчастье может случиться, если стада как-нибудь забредут за безопасную черту, в полосу, населенную ядовитой мухой: тогда племя богатое может разом потерять все и терпеть ужасный голод.
Путешественника, у которого волы тянут фургон и в то же время обеспечивают своим мясом его продовольствие, в случае неудачной охоты, легко может умереть с голоду, если эта зловредная муха попадется ему на дороге.
V.
Только что Ливингстон с своими товарищами вернулся с дороги после второй неудавшейся экспедиции, как приехали на станцию Колобенг люди, посланные от Себитуане, к которому именно и хотел добраться Ливингстон. Себитуане знал об обеих попытках миссионера ехать к нему, и потому прислал в подарок значительное число волов трем подвластным ему начальникам, мимо селений которых приходилось бы ехать нашим путешественникам, чтобы они не препятствовал и, j а еще помогали экспедиции миссионера.
До этих подарков, начальники в самом деле всячески мешали Ливингстону проникнуть внутрь страны, потому что им хотелось одним сохранить все выгоды сношения с европейцами.
Ободренный таким настойчивым призывом, в начале весны 1851 года, Ливингстон, с другом своим Освелем, отправился в путь, с твердым намерением окончательно устроить станцию миссионерства посреди вновь открытых племен. Ливингстон взял с собой жену и детей, решившись с ними остаться посреди дикарей и пустынь Африки.
Наши путешественники заметили с удивлением целую цепь болот, покрытых соляными кристаллами; одно из этих болот тянулось на 175 верст в длину, а в ширину было верст 25. По ошибке проводника, путешественники шли по самой безотрадной стороне пустыни, безо всякой растительности; только кое-где высовывались малорослые кусточки, ползущие но песку; однообразное безмолвие степи не оживлялось ни голосом птички, ни полетом насекомого. Проводник признался, наконец, что сам не знает куда ведет, и вдобавок, на четвертый день скрылся. К счастью маленького каравана, Ливингстон заметил следы носорога, который никогда не уходит далеко от воды. Отпрягли волов, и некоторые из прислуги пошли по следам животного, в уверенности, что найдут поблизости хоть какую-нибудь лужу.