— Погружаемся на глубину пятьдесят метров! — доносится из центрального поста управления.
По мере того как мы погружались, давление воды возрастало на 1 атмосферу через каждые 10 метров.
Вот оно, царство Нептуна! В боковых иллюминаторах как бы лунная ночь. В сверкающем фосфорном свете отражаются мелкие медузы. Поднимаются вверх похожие на снег микроскопические организмы: колянус, капшак-черноглазка, моллюски. В толще моря они светятся точно так же, как освещает луч солнечного света пылинки в воздухе темной комнаты.
Морская вода, видимая через верхний иллюминатор, неузнаваемо светла и чиста. Ее матово-голубой цвет напоминает безоблачное знойное небо, а колянус — черноватые рачки с прозрачными крылышками — обычных земных комаров. Изредка мелькает рыба. Воздушные пузырьки, похожие на ртутные шарики, упруго рвутся вверх.
Мы спускались все ниже и ниже и видели, как постепенно мерк день. В сумеречном свете вспыхивали новые звездочки фосфоресцирующих животных. По ним только и догадывались о нашем движении. Если бы вода была лишена всего живого, нам бы казалось, что лодка неподвижно висит над бездной. Мы не ощущаем никакой качки.
«Тик-так», — стучат стрелки двух работающих эхолотов Сигналы одного из них опускались на трехкилометровую глубину и, отражаясь, чертили на ленте причудливый хребет дна.
Сигналы другого эхолота шли по курсу. Точки и пятна на ленте обозначали плавающую впереди рыбу.
Потайчук и Федоров застыли у этих чудесных приборов, щупающих всю морскую глубину.
— Слава! Запиши: колянус, — отзывается Олег Соколов, наблюдающий в верхний иллюминатор. Когда появляется в маленьком окошечке что-либо интересное, он быстро передвигает на кронштейне киноаппарат.
Пузырьки воздуха и рачки, по которым можно было догадаться о спуске лодки, вдруг закружились на одном месте и потом медленно потянулись вниз. В этот же момент из центрального поста управления сообщили: — Приготовиться к всплытию!
Из резервуаров с шумом вырывался сжатый воздух, выталкивая воду. Освобожденная от балласта, лодка быстро пошла к поверхности.
Что дало нам первое погружение? Подобно всем новичкам, я надеялся увидеть те чудеса, которые представлялись за громадным окном «Наутилуса» спутникам капитана Немо: осьминогов со сплющенными телами; развевающихся, как полотнища на ветру, скатов; рыб, соперничавших друг с другом красотой и быстротой движений; громадных мурен с маленькими живыми глазками и широким ртом. Но за несколько часов плавания под водой мы ничего подобного не видели. Только рачки да крохотные медузы светились в аквамариновой толще моря. Тогда не знал я, что у больших открытий нет внешних эффектов. Да и никто не догадывался, что эти рачки и медузы в дальнейшем сыграют выдающуюся роль в разгадке одной из тайн моря...
(Продолжение следует)
Е. Федоровский, специальный корреспондент «Вокруг света» Фото автора
Три пещеры и миллион форелей
Начнем с конца. То есть с форели. Ибо эта драгоценная рыба, населяющая горные карпатские речки, оказала нам тогда большую услугу.
Был теплый сентябрьский день. Солнце сильно раскалило скалы. Мы собрались разбить палатку на тенистой лужайке. В нескольких шагах от нее, среди скал, покрытых холодным, влажным мхом, бежал игривый ручей. Мы предвкушали великолепный обед. И действительно, скоро у наших ног уже билась первая пойманная форель. На брюхе ее, словно забрызганном золотом и лазурью, переливалась яркая радуга. Нас было четверо: художник из Бухареста, который, пленившись этой радугой, взял на себя труд выжать лимон для соуса; фотограф, признанный мастер, который, однако, ставил превыше всего в своем искусстве умение работать с самыми примитивными аппаратами (только таким образом, говорил он, может проявиться истинное мастерство); спелеолог-любитель, «в миру» — цирковой артист, каждый вечер изумлявший столичную публику своим номером «резиновый человек», и, наконец, вышеподписавшийся аз грешный.
Мы как раз разжигали костер, когда ручей вдруг забурлил. Вода клокотала, образуя прыгающие пенистые пузыри, словно под дном ручья разгорелось сильное пламя.
— Форель, братцы! Налетай! Я даже нарисовать ее успею! — вскричал художник, хватая, однако, рыболовные снасти.
В ручье действительно бились, как обезумевшие, сотни рыб. Охваченные непонятным бешенством, они, казалось, хотели вырваться из воды, взлететь в воздух, прыгнуть на мокрые скалы.
— Стойте! — крикнул «резиновый человек» и нагнулся над ручьем, да так низко, как будто хотел умыться в кипевшей воде.
Он долго наблюдал за рыбой, следуя за шумливой стаей вверх и вниз по течению. Наконец попросил, чтобы ему дали кусай мяса из наших запасов. Разрезав мясо, «резиновый человек» бросил кусочки в середину стаи. Однако форели, известные своей прожорливостью, лишь остановились на мгновение, но еду не тронули. Спелеолог выпрямился:
— Надо быстро собираться. Через два часа, самое большее, будет буря с проливным дождем.
Мы дружно запротестовали. Художник, которому так хотелось порыбачить, чуть не оплакивал наш уход и все убеждал фотографа остаться, даже если бы небо раскололось.
Солнце палило все немилосерднее, но небо было ясное, и доводы спелеолога казались нам неосновательными. Однако он продолжал настаивать:
— Поверьте мне, этот признак никогда не обманывает горных жителей. Когда форель начинает метаться в воде, — если, конечно, она не занята любовными утехами, — значит будет гроза. Теперь начало сентября, для свадебных танцев еще рано; и потом разве вы сами не видели? Форель отказывается от пищи, — она чувствует приближение грозы и ливня, очень опасного для нее. Поверьте мне, эта рыба — непревзойденный метеоролог.
Что делать, спелеолог был опытным туристом, и нам пришлось подчиниться.
До пещеры, где можно было укрыться от непогоды, оставалось еще часа три пути. Гроза (когда она разразилась, мы почти не удивились) застала нас на полдороге. И к знаменитой пещере Охаба-Понор мы добрались усталые и промокшие до костей. Художник, не утративший под дождем чувства юмора, вынул из рюкзака единственную пойманную форель и, торжественно поцеловав в мокрую голову, «благословил» ее на костер. Однако ужин пришлось отложить: спички, сухой спирт — все было мокрым. Не удалось зажечь даже ацетиленовые лампы. Освещая дорогу фонариками, мы двинулись в глубь пещеры.
«Резиновый человек» шел впереди. При слабом свете фонариков мы видели, как он змеей скользил между сталактитами и сталагмитами. Он словно очутился в родной стихии. Мы с трудом поспевали за ним. Вскоре дорогу нам преградил ручеек с теплой водой. После «небесного» холодного ливня мы приняли этот подземный душ и с удовольствием и с беспокойством. Ведь место было совершенно незнакомым, пещеру открыли недавно, и до нас в ней побывало всего несколько человек.
Мы пробирались ощупью, внимательно прислушиваясь. Но ничего, кроме шума воды, стекавшей с нашей одежды, не доносилось из темноты. Художник все пытался поддеть спелеолога:
— Лучше бы вы были прорезиненным плащом, а не «резиновым человеком»... По крайней мере было бы во что завернуться!..
Так добрались мы до середины пещеры, не встретив ничего особенного. Нужно было возвращаться. Фотограф, однако, не захотел остаться ни с чем. Он установил треножник и достал из рюкзака старомодную, в прямоугольной коробке, камеру с простым объективом и стеклянными пластинками. Наиболее современным орудием у фотографа было приспособление для магниевой вспышки.
В тот миг, когда он нажимал на кнопку, мы инстинктивно закрыли глаза. Даже через сомкнутые веки я ощутил взрыв света. А когда свет померк, мы снова открыли глаза. Почти в одно мгновение у всех вырвался возглас удивления. По всем законам логики, если в темноте зажечь свет и опять его погасить, мы должны вновь оказаться в полной темноте. Но все было не так: мы ясно видели купол собора, с которого спускались сталактитовые канделябры. И все вокруг: своды и стены, сталактиты и сталагмиты — было окутано сверкающей зеленовато-серебристой мантией, все сияло. Невозможно было уловить источник света. Сияние расплывалось, таяло — и погасло...