Это было странное сборище: очкастый студент Барри, большой ирландец Маккриди — повар, забулдыга. Джонсон, которого Маркграфф выманил из портового кабака и уговорил следовать за собой, и Джим Сайке — матрос, часто рассказывавший о своей родине, но так и не побывавший снова дома.
У Сайкса были компас и карта, на привалах он вытаскивал и изучал ее. Он тыкал в карту корявым пальцем и говорил:
— Вот сюда мы должны добраться. На бумаге это казалось так просто...
Кольцо джунглей все теснее сжималось вокруг них. Им очень не хватало Маркграффа, который всегда подбадривал их; не хватало человека, который даже в непроходимом хаосе джунглей не падал духом и всегда умел убедить их в необходимости двигаться вперед. Сначала они разговаривали друг с другом: звук собственных голосов придавал им бодрости. Но скоро разговоры начали утомлять, превратились в обузу; теперь казалось, что проклятый ящик становится от них еще тяжелее.
И тогда на четверых спустилось гнетущее молчание. Стремясь в портовый кабак с такой же страстью, с какой погибшая душа жаждет воды в аду, Джонсон готов был соблазниться окольными тропками и подумывал о том, чтобы пробиваться в одиночку. Лицо Маккриди стало мрачным и суровым, он то и дело повторял:
— Пойду своей дорогой. Я больше не обязан идти с этой компанией. У меня хватит мужества пробиться.
И он в озлоблении смотрел на карту, которой строго следовал Сайке.
Что касается Сайке а, то у него появился какой-то ужас перед джунглями, перед этой ловушкой с зелеными стенами. Он стремился к морю, к широким горизонтам. Матрос бормотал об этом во сне, а днем проклинал смерть, поджидавшую неосторожных в виде ядовитого насекомого или смертоносного пресмыкающегося. Он говорил о доме, о том, как годами собирался вернуться к жене и детям... а теперь уж никогда не увидится с ними.
Барри, студент, говорил мало, но часто думал об одной девушке. Ночами он весь был во власти любимого, но далекого образа, который, как это часто бывает, не мог себе отчетливо представить. Мечтая о ней, он вспоминал университетский двор, зеленый весной и багряно-коричневый осенью, спортивный стадион и аудитории, танцы и поздние прогулки.
Время от времени все четверо начинали проклинать природу — эти беспощадные джунгли, невероятные деревья, цветы-великаны, по сравнению с которыми люди казались пигмеями.
По мере того как силы их падали, ящик становился тяжелее. И все же он неизменно оставался реальностью, в то время как остальное постепенно затягивалось дымкой неправдоподобности. Он поддерживал в них силу воли. Связывал их, когда они готовы были разойтись в разные стороны. Подгонял их, заставлял идти вперед.
И хотя они ненавидели его, как узник ненавидит кандалы, но тащили его, как того хотел Маркграфф.
Они тайно следили друг за другом, оберегая священный груз; к нему могли подойти двое лишь затем, чтобы поднять его и протащить еще одну мучительную милю.
И вот наступил день, когда зеленые стены леса расступились. И вот, наконец, они вчетвером несут ящик вдоль улицы селения, и люди смотрят им вслед. Все четверо шатаются, вконец измученные.
Теперь бы им только сбыть его с рук.
И все же, когда они узнали, где найти профессора Макдональда, и увидели сухонького человечка в потрепанном белом костюме, они торжествовали, поднявшись над узколичными мыслями и интересами и гордясь тем, что все вместе сдержали слово, сделали что-то очень важное.
Они отдохнули, профессор Макдональд дал им поесть, и они рассказали ему о Маркграффе, о его смерти и о своем обещании.
О награде первым заговорил Джонсон, жадно облизывая губы.
Старик смущенно развел руками.
— У меня ничего нет, — сказал он. — Мне нечем наградить вас. Маркграфф был моим другом. Он был умный человек. Больше, чем умный, — он был добрый человек. Вы не изменили слову, которое дали ему. Я благодарю вас за это.
Джонсон насмешливо посмотрел на него:
— В ящике, — произнес он. — В ящике.
— Ящик, — с надеждой, словно эхо, откликнулся Сайке.
— Наконец-то вы говорите дело, — сказал Маккриди.
— Откройте его, — потребовали они.
Открывали все вместе и вместе вынимали содержимое.
— Деревяшка, еще деревяшка. Что за шутки? — возмутился Джонсон.
— Тут что-то есть, — прервал его Сайке. — Я слышал, что-то гремело. Я слышал это, еще когда мы несли ящик.
Они наклонились над ящиком, мозг их лихорадочно работал, они перебирали в памяти открытые наукой вещества, которым нет цены. Старик вынул из ящика обломки камня и бросил их на землю.