Как раз в ночь бомбежки километрах в восьмидесяти от Рьюкана сержант-телеграфист Кнут Хаугланд, пропоров свинцовые осенние тучи на парашюте, приземлился вблизи от Конгсберга... Немногим больше года прошло с ночи первой «выброски». Он считал себя уже опытным в этом деле человеком, и задание казалось ему не слишком сложным — связаться с командующим силами Сопротивления на норвежской земле.
— После приземления, — рассказывает Хаугланд, — я пошел в горы и быстро нашел хижину, где должен был ночевать.
Заснул крепким беспечным сном, как спят люди, когда опасность уже позади. Но стоит на войне забыть о ней — и она уже здесь.
Проснулся я от толчка, открыл глаза. На меня было направлено оружие. Больше я ничего не видел — ударили по глазам, потом чем-то тяжелым по голове. Прежде чем успел опомниться, три немца скрутили меня. Сорвали пистолет. Взяли рюкзак. Они сразу поняли, что я за парень. Но не убили потому, что получили приказ доставить в гестапо в Осло... Зато в комендатуре Конгсберга избили и поиздевались надо мной вдоволь.
Из комендатуры вывели меня в три часа ночи, чтобы к рассвету доставить в Осло. Четверо сопровождающих — с пистолетами. По охраннику с каждого бока, один впереди, другой со спины.
Когда мы вышли на лестницу, на площадку второго этажа, я вдруг рванулся вперед и сделал такой прыжок вниз, который в других условиях сочли бы рекордным. Раздались выстрелы... Я выскочил на улицу и побежал. Было так темно, как бывает на севере только в безлунную ноябрьскую ночь!.. Городок я знал отлично, а они — здесь чужаки. Я бросился в горы.
Откуда только взялись силы... Правда, я успел отлично выспаться в хижине!.. Шел весь следующий день без остановки. Встретил в условленном месте товарищей... Рассказал обо всем... Впрочем, моя одежда и лицо были достаточно красноречивы.
Друзья спрятали в укромное место все, что могло навести на след. Выхаживали меня, пока совсем не оправился. И лишь после Нового года, в начале января, я попал в Осло.
В родильном доме
—Хотя я и не женщина, но меня поместили в центральную женскую больницу, в родильное отделение, к доктору Финну Бё...
Вместе с доктором Хаугланд прошел по всем этажам больницы, чтобы в случае опасности знать, куда бежать. На чердаке он обрадовался, увидев вентиляционную трубу, которая проходила вдоль всего здания и заканчивалась крошечной каморкой. Она-то и стала его резиденцией.
— Отсюда я регулярно передавал сведения «за море», — рассказывает Кнут.
Немцы забеспокоились, начали отыскивать неизвестную рацию. Пришлось менять и время работы и шифры. Но все ближе и ближе подбирались они к родильному дому.
— Однажды явились с облавой. Доктор быстренько облачил меня в белый халат, и я как его ассистент принял участие в появлении на свет человека... Тут я впервые по-настоящему понял, что это такое. Воочию я увидел цель борьбы: мир, семью, спокойствие детей — словом, то, из-за чего я рисковал собой. «Имею ли я право остаться здесь и ставить под угрозу их жизни и наше будущее? — спрашивал я себя. — Нет! Я должен уйти!» И еще я думал о том, выпадет ли на мою долю когда-нибудь счастье самому стать отцом.
Доктор уговаривал остаться. Говорил, что предупредит, когда действительно надо будет уйти... Но... первого апреля случилось то, чего мы все так опасались... В тот день радиопередача шла как обычно. Но прием то и дело срывали странные помехи, которые означали, что где-то очень близко работает пеленгатор. Вы понимаете, что это значит?
Даже если бы я не понимал, что это такое, то со вчерашнего дня, когда Скоуэн показывал мне отрывки из своего будущего фильма, я отлично представлял себе, как по ночным пустынным улицам Осло медленно идет немецкая машина с пеленгатором. Как она засекает работу неизвестной радиостанции. Как немецкие контрразведчики на плане города чертят линии. Помню, как в волнении я сжал ручки кресла, когда все эти линии перекрестились. Точка!.. Хаугланд, не тот, который сейчас сидит со мной за столом, а другой, совсем еще молодой паренек, с досадой выключает рацию. Помехи!..
«Уходи, уходи»,— хочется крикнуть ему.
И вот сейчас, слушая Хаугланда, я нахожусь еще под впечатлением картины Скоуэна и так живо представляю себе все, о чем он рассказывает, что, кажется, могу обойтись без переводчика. — Дальше ждать было нельзя! Я поспешно открыл люк из трубы и вылез на чердак.
Но гестаповцы были уже тут. В темноте они осторожно пробирались вперед. Хаугланд бесшумно приближался к немцам, не видя их. Вдруг его ослепил свет электрического фонарика, и он увидел пятерых в штатском.