Стоим мы, он меня уговаривает, и тут из темноты сбоку кто-то меня за руку... Крепко так! «Что ты с ней разговариваешь? Так никогда не женишься!» Тетка его.
А в доме оказалось полно народу, это окна были занавешены. Гости. И друзья его. Все тут. Они смеются, рады все... Вот когда мне стало страшно. Ведь это знаешь, но об этом не думаешь до последнего мгновения: жизнь меняется... Как это я — жена? Все вроде было договорено у нас, все я знала, но тут словно с собой прощаешься... А тут еще обряд у нас: волосы сплетают — его и мои... Чтоб жили дружно... А у меня — шиньон. Под платком... Стыдно!! Я — руку под платок сзади... И вырвала его! Заколки все полетели... Я уж не гляжу, в рукав его, в рукав...
Они оказались счастливы.
И им есть что вспоминать.
Красивые и странные
Стадо спускалось в лог и медленно шло к нам. Девушки в ярких платьях, сидевшие в зелени травы, наверное, казались пастуху необычными. Поэтому он и шел к нам.
Стадо заполнило лог и не поместилось в нем. И я вспомнил...
Когда-то в этих местах жил очень богатый человек. Он не умел считать. Наверное, это ему не очень было нужно. Каждый вечер он заставлял своих пастухов загонять стадо в самый большой лог, и, если тот был полон, он спал спокойно. Когда я услышал эту историю впервые, то ожидал: вот сейчас скажут: «Но однажды...» И удивился тому, что история на этом кончилась.
Сейчас лог все еще был полон.
Уже первые овцы подходили к нам, когда мы увидели, что за стадом медленно идет конь, а на нем — две девочки.
Первая держала поводья, но конь шел сам. Стадо окружило нас, овцы, не шарахаясь, уходили в стороны, и перед нами застыл пастух.
— Я так и знал, — уверенно сказал он. — Вы артисты.
Мы рассмеялись. Девушки не были артистками. Пастух обиделся. Смех ли его оскорбил или он не мог простить себе ошибки: он-то спешил к артистам. Во всяком случае молчал он долго, а потом стал рассказывать то, о чем никто из сидящих перед ним не знал, — о собаках. Мы их вначале и не заметили. А одна, лежавшая вдалеке, два раза спасла его. Потом он говорил об овцах и показал десять овец, которые были главными в отаре и вели всех остальных, так что ему нечего было делать.
Я спросил, кто эти дети, что сидят на коне, и как их зовут.
— Анна и Алевтина, — сказал он. — Первая моя дочь... А это подруга.
— Дочь! — крикнул он вдруг.— А ну, догони тех! Поверни их! — И он показал на ушедших в сторону овец.
И девочки поскакали...
Капли из туч
А попали мы на этот луг вот как. Утром собрались в хакасском поселке у дирекции совхоза. Ждали Чанкова. И наконец он появился.
Он двигался в самом конце улицы в сопровождении жены. Та шла сбоку, чуть отстав, явно показывая, что не она главная, а главный он, Василий Павлович Чанков, и еще то, что он нес в руках. А он нес чатхан.
Чанков шел с ним в обнимку, потому что инструмент был громоздкий — с хорошую лавку длиной, и что-то не верилось, что при помощи этого ящика можно услаждать слух.
Хакас подошел, и все поздоровались с ним первыми. Он же, ответив, продолжал прижимать к себе чатхан, даже не поставив его на землю, и постепенно, хотя Василий Павлович никого и ни к чему не обязывал, все стали смотреть только на него.
Именно Чанков настоял на выезде. Он не хотел играть и петь в клубе. Кто-то предложил выехать в горы, и он согласился.
— Я буду там выглядеть... — гордо сказал он.
Теперь стало ясно, что глупо залезать с таким инструментом в комнату.
Предстояло засунуть чатхан в машину. Слава богу, все обошлось, и инструмент поместился. Придерживать его сел сам Василий Павлович, но как только он перестал обнимать чатхан, то потерял к нему интерес. Девушки, залезая в машину, случайно касались чатхана, кто-то сильно двинул его ногой, вскрикнул: «Ой!» — но Василия Павловича это будто не трогало. Он больше берег сумку. Черная старая сумка лежала на полу кузова, и что в ней хранилось, никто никогда бы не угадал.