Мы тронулись. И опять все стали глядеть на этот странный инструмент, потому что ничего интереснее в кузове не нашлось. Чатханы Василий Павлович делал сам. Только первый его инструмент принадлежал деду. Но все они выглядели одинаково: обыкновенный длинный ящик, такие стоят с цветами на балконах, только стенки его тонкие, каждая обязательно из одной доски, и доски эти непременно лиственничные. По дну, от края до края, Василий Павлович натягивал семь струн. На чатхане, что лежал у нас под ногами, они прикасались ко дну, так что не могли звучать. Что-то надо было еще сделать, чтобы они звучали. Но что?
В 1943 году мальчишкой он поехал в Аскиз на конкурс. «Дороги этой не было, — рассказывал он, — ехали на лошадях». А в Аскизе перед концертом вышел из клуба — и заблудился. «Три круга сделал по всему городу, пока не нашел», — удивлялся Чанков. Он не зря удивлялся. В Аскизе и сейчас заблудиться невозможно, городок только еще готовится стать городом, да и то небольшим.
А после концерта ему дали премию: «Пакет конфет дали, круглые такие были... Килограмма три, наверное. Куда класть? Ничего нет... Перевязал вот тут сапоги веревкой, — показал Василий Павлович, — конфеты в голенища высыпал. Так и шел назад».
От Аскиза до деревни километров сорок, а тогда, без дороги, наверняка было больше. «Пришел домой, мать спрашивает: «Пойдешь еще выступать?» — «Пойду», — отвечаю».
— Теперь-то у меня грамот этих... — нараспев сказал Чанков.
Мы уже сидели на склоне горы и видели те же места, по которым когда-то шел Василий Павлович с конфетами в сапогах. Горы, одетые лесом, окружали нас со всех сторон, но не теснили. Светило солнце,, и травы качались волнами.
Чатхан лежал поодаль в траве. Василий Павлович вроде бы и не собирался прикасаться к нему.
— Сусликов кто хочет? — неожиданно спросил он.
— А где они?
— Вот, — поднял сумку Василий Павлович.
Он запустил в нее руку и выложил на траву жареные тушки.
— Вкусные, — не очень смело сказал он. — Только привыкнуть надо...
— Да, да, — подтвердила его жена.
Не попробовать было нельзя. Мы стали разбирать тушки.
— Еще бы! — уже восклицал Чанков. — Чистым зерном питаются!
Оказалось, что Василий Павлович — профессиональный ловец сусликов. Только за это лето поймал восемьсот штук, так что суслики не совсем безнаказанно ели чистое зерно.
— А посуше пожарить его... — расхваливал хакас. — С картошкой. Да чтобы хрустел! Жир, между прочим, питательный. Я сдаю его. От язвы помогает здорово... Уж врачи-то знают!
Суслики и впрямь были вкусные. Василий Павлович с удовольствием глядел, как мы едим, и словно невзначай поглядывал на чатхан. Видно, ничего уже не оставалось: как истинный артист, знающий себе цену, он оттягивал то, что должно произойти, сколько мог, но нельзя уже было оттягивать, нечем. Лицо его стало терять выражение любезности. Уже ничего не осталось в нем, что принадлежало бы нам или нынешней минуте. Мы становились безразличны ему.
Он подошел к чатхану, как слепой: споткнулся и не стал выправлять падающего тела, как сделал бы обычно, а тут же сел, уже держа на коленях свой странный инструмент. В его руке оказались пожелтевшие от времени кости овцы, и он быстро подложил их под струны. И замер. Горло его вдруг начало вздуваться, жилы напряглись, заходили... Видно было, что он уже поет, но, странно, звуков не было.
Не было их еще долго. Певец вбирал в себя воздух, словно не собираясь его выпускать, тяжелые желваки катались по шее. Кадык нырнул вниз, под ворот, поднялся — и мы услышали голос...
Это было самое странное пение, какое мне доводилось слышать. Певец не раскрывал рта, вернее, почти не раскрывал, но звук все усиливался, креп, гитарный звон чатхана — сначала легкий, почти неслышный, как и голос, — вдруг обрел очертания мелодии, и уже чувствовалось, как этой мелодии хорошо быть рядом с голосом, как они согласны друг с другом и как им трудно, наверное, и плохо было жить в отдельности... И потом, узнав слова песни, нельзя было избавиться от этого же ощущения.
«Вот большая гора, — пел певец. — Там собираются капли из туч, что сошлись над горой. Там, в нашей тайге, капли рождают ручей. А ручей бежит к нам, и получается река... И мы пьем из нее. И наш скот живет, потому что пьет из этой реки. И звери в тайге. И мы все... Течет река, и мы все — тоже капли из туч».
Ю. Лексин, В. Орлов (фото), наши специальные корреспонденты
XX век: у порога незримых миров