Изменилось ли что сегодня в этих отношениях? Студенты-индийцы из университета пригласили меня ознакомиться с «привилегированным положением» в одной из общин. Ехать пришлось недолго — небольшие участки земли, принадлежащие индийцам, начинаются минутах в двадцати езды от Парамарибо. Домики жителей — рахитичные строения из досок, похожие на обветшалые сараи под соломенными крышами, — жались к дороге с унылым однообразием. У одного из них мы и остановились. Наше приближение к весьма условному ограждению из проволоки было встречено неслыханно громким лаем двух тощих собак. Хозяева, однако, не появились. Мои спутники, не смущаясь этим обстоятельством, прошли в калитку к дому. Большие щели меж досками, отсутствие ставен в окнах и замка на открытой, криво висящей двери откровенно говорили о том, что хозяева не боятся быть обворованными. Один из студентов постучал по подпорке навеса. Из темноты дома вышел мальчик лет девяти. Индийские дети удивительно красивы, а этот мальчишка показался мне просто принцем из мультфильма — так неправдоподобно велики были его глаза с пушистыми ресницами, так ослепительно сияла улыбка среди этого уныния нищеты. Студент объяснился с мальчиком, и тот грациозным жестом пригласил нас следовать за собой — так, будто мы должны идти по дорогому ковру, а не по грязи. Спутники мои остановились, сняли ботинки, засучили брюки и пошли следом. За домом находился небольшой участок земли, залитый водой. Хозяев мы застали за посадкой риса. Не прекращая работы, стоя но колено в воде, они опускали маленькие зеленые кустики рассады в воду и говорили с нами, изредка поднимая голову и одаривая улыбками.
В домике под соломенной крышей обитали отец, мать, двое стариков и шестеро детей. Крохотный клочок земли за домом — арендованный участок. Он, конечно, не может обеспечить семью полностью, но и с голоду не дает умереть. А вот если бы еще отец получил работу, то совсем было бы хорошо. Пока что, однако, работы постоянной нет, и приходится — вот уж который год — делать что попадется. На разговор к заборчику участка подошла соседка — старая яванка с козьей ножкой в скрюченных пальцах. Я спросил, сажает ли рис она. Ответ был краток: нет денег нанять трактор, чтобы расчистить болото, а у самой не хватит сил.
Я уже знал, что индийцы и яванцы живут довольно дружно. Через сто лет совместной жизни очаг национальной розни переместился на вражду между крестьянами — выходцами из Азии и бывшими африканцами — теперь в основном рабочим классом и служащими.
В разговор вступила жена хозяина. Она выпрямилась и спросила, правда ли, что я из России.
— Из Советского Союза, — отвечаю я.
Хозяева переглядываются и улыбаются.
— Россия — Друг Индии, — говорит женщина. И они снова улыбаются. В этой глуши такая осведомленность удивляет. Но это только сначала: ведь многие семьи переписываются с родственниками на далекой родине и из писем узнают больше, чем из местных газет.
— Скажите, почему вы сажаете на своем участке именно рис?
— Он очень дорог на рынке, и купить его мы не можем, а это основная еда, — отвечает хозяин. Жена его уже снова согнулась над посадками.
— Сколько вам нужно зарабатывать, чтобы нормально жить?— спрашиваю я.
— Гульденов сто двадцать, — без раздумья отвечает хозяин.
Сто двадцать на десять человек? Вспоминаю, что служащий гостиницы в Парамарибо, холостой парень, говорил мне, что меньше чем на триста гульденов в месяц он жить не смог бы. Но у каждого свой предел мечтаний. И неудивительно, что у индийца-рисовода этот предел невысок. Среди крестьян много таких, как он, скрытых безработных, которые числятся арендаторами клочка земли. Когда-то они были основными поставщиками риса на рынок Суринама и на экспорт. Но постепенно высокомеханизированное хозяйство монополии СМЛ (Нидерландский фонд современной агрикультуры) вытеснило их продукцию с рынка и оставило крестьян без работы. СМЛ и до сих пор контролирует около 80 процентов суринамского экспорта риса и располагает самыми современными способами и технологией рисоводства. Всему этому должны были — во всяком случае, так провозглашалось — обучаться крестьяне. И обучались — 6 человек в год. Да, шесть из 20 тысяч крестьян, занятых в рисоводстве.
— Извините, что я не зову вас в дом, но скоро стемнеет, а мы должны закончить работу. Да и для вас, наверное, это слишком бедный дом, — говорит хозяин.