В 1863 году полковник Кит Гарсон с большим и хорошо вооруженным отрядом, к которому присоединилось и множество враждебных навахо индейцев, оттеснил племя в штат Нью-Мексико, в безжизненную пустыню. Начались тяжелые времена: голод, болезни. Некогда многочисленное племя поредело и ослабло. Лишь через несколько лет позволили индейцам-навахо вернуться в родные места. Но это было уже не то племя, которое некогда наводило страх на соседей. И одеяла этого времени отличаются бедностью красок и примитивностью узоров.
В 1880 году земли навахо прорезала железная дорога, и их страна стала легкодоступной. Появились магазины, где продавались нужные и не нужные индейцам вещи; торговцы скупали у индейцев шкуры, украшения из серебра с бирюзой, одеяла — традиционные одеяла навахо, которые скоро стали известными по всей Америке. Предприимчивые коммерсанты стали привозить изготовленную в Европе шерстяную пряжу и синтетические краски. На одеялах появились стилизованные кони и коровы, луки и стрелы, вигвамы и даже поезда. Для навахо эти изображения были чуждыми, но покупатель в Нью-Йорке, Бостоне, а то и в Лондоне представлял себе «настоящую индейскую работу» именно такой. Передавая ткачихе сырье и заказ, торговец давал ей и образцы рисунков.
А через некоторое время и самим навахо придуманные для них узоры и рисунки стали нравиться куда больше, чем традиционные. И чистая геометрия навахского узора исчезла, сами одеяла стали ни чем иным, как изделиями поточного производства. Впрочем, почему же только одеяла? Рынок требовал ковры, наволочки для подушек и так далее и тому подобное, чего отродясь не было в простом индейском быту племени навахо.
Поскольку же индейцы по-прежнему закутывались в одеяла, а «подлинная работа навахо» стоила очень дорого — большинству членов племени не по карману, — в городе Канзас-сити одна фабричонка стала ткать одеяла для индейского пользования. Дешевые, стандартные...
И сейчас, когда навахо, съезжающиеся по случаю праздника в резервацию, набрасывают поверх пиджаков одеяла, они приобретают их в лавке сувениров.
Там же, где продается пластмассовый паучок, тянущий свою синтетическую пряжу...
Л. Ольгин
Штурвал Бена Эйельсона
Карлу Бенджамину Эйельсону, полковнику.
Фэрбенкс, Аляска
12 декабря 1925 года Сэр! В данном письме я имею честь засвидетельствовать Вам свое безграничное уважение как пионеру полярного неба и сообщать Вам, что экспедиция, которую я возглавляю, нуждается в Ваших услугах. Североамериканская газетная корпорация предоставила в мое распоряжение четыре самолета для исследования района Арктики, расположенного между Аляской и географическим Северным полюсом. Я имею честь пригласить Вас для участия в экспедиции в качестве пилота. Позвольте выразить абсолютную уверенность в надежности и удачливости Вашего штурвала.
Всецело Ваш
Джордж Герберт Уилкинс
— Полковник! Пора вставать!
Эйельсон отчетливо услышал эти слова, но они не дошли до его сознания. Он продолжал спать, хотя это, собственно, не был сон: пережитое им с кинематографической четкостью проецировалось на какой-то странный экран перевозбужденного мозга. Он видел свой мчащийся самолет на расстоянии нескольких футов от аляскинского криволесья. Внезапно налетевшая вьюга бросила его «Гамильтон» к земле, и Эйельсону на мгновение показалось, что машина сейчас разлетится на куски. Но в жуткие секунды, когда его ударило головой о приборную доску и лыжи самолета пробороздили снег, он не ощутил страха, нет, он просто окунулся в напряженное ожидание того, что последует дальше. А дальше, это знает каждый пилот, должен был послышаться резкий металлический хруст ломающихся стоек шасси и скрежет распарываемого фюзеляжа. Затем самолет стремглав клюет носом, будто собираясь пронзить землю, отлетают изуродованные лопасти пропеллера, и машина капотирует — переворачивается через нос, и если скорость велика...
— Полковник! — В дверь назойливо стучали. — Полковник Эйельсон, пора вставать! Вас ждут в блокгаузе!
Он с трудом оторвал от подушки каменно тяжелую голову. Какой блокгауз? Это что такое? Он уронил голову на подушку. Снова белыми призраками вздыбились горы, овеянные белым метельным туманом. Монотонно воет ветер, пронизывая кабину, воет и свистит. Сквозь этот привычный шум вдруг пробивается девичий смех.