Услышав впервые его название — Гремучий враг, — я невольно вспомнил шолоховское «Гремячий лог» и заключил, что как в одном, так и в другом случае прозвище дано по звуку, который производит весенний снеготал на дне мощного буерака.
Но однажды мы проходили вниз по дну Гремучего в конце марта, и, как, впрочем, и в иные времена года, стояла там глухая оцепенелая тишина, самой своею нерушимостью как бы внушавшая: здесь вообще никогда не гремит. Вот час назад, когда мы обходили овраг-коротышку, который протянул свои щупальца в открытое поле, там действительно гремело! Полуденная вода прибывала с разгоряченных полей, и в том месте, где свежее овражное щупальце отвалило и засосало вниз целый кус грунтовой дороги, поток прыгал с трехметровой высоты, поток, способный сбить с йог взрослого человека, прыгал в пену, в переплетение оголенных корневищ. Это был шум.
Что же до Гремучего, то когда и как ему греметь, если он сверху донизу укрыт старым, даже зимой тенистым лесом? По такой дебри вешняя вода никогда — если только не вырубят лес — не пойдет крепким напором, но будет тихо и вкрадчиво сочиться из-под снега, и снег перележит все сроки, и даже летом, в знойные дни, будет там глухо, сыро, полутемно, без пения птиц, словно еще длится зимний смертный час. Если кто ходил когда по дорожкам заповедной самшитовой рощи, то вот почти так же сумеречно бывает летом в Гремучем. Именно отсюда, думаю я теперь, и название его. Гремучий—значит угрюмый, дремотно-дремучий, дебряной, пугающий, скрытно-молчащий.
Святой колодец от села километрах в двух вверх по течению Нерли. Несмотря на знаменитое название, найти его непросто. В прежние годы над источником этим, который население окружных сел и деревень почитало чудодейственным, стояла часовня. Теперь ее нет: то ли сама разрушилась за ветхостью, то ли кто-то «помог» ей развалиться. Остался один лишь сруб, укрытый от взглядов зарослями ольховника. Впрочем, с недавних пор и зарослей поубавилось.
Существующие в нашей стране законы запрещают массовую порубку леса по берегам рек. Еще несколько лет назад почти сразу за топким местом, на котором находится источник, стеною высилась чаща. Теперь от нее остались лишь пни. Мало того, что оголили большой кусок берега. Врубаться с лес понадобилось почему-то именно здесь, у источника, который не только сотни лет поит людей, но еще и отдает реке избыток воды, скопленной под охранительной тенью старого леса. Интересно бы посмотреть на этих рубак и на того, кто ими командовал.
Но помолчим у колодца. Вода внутри его стоит высоко, на уровне почвы. До дна, изогнувшись, можно достать рукой. Там темный слой слежавшейся листвы, кое-где тронутый плесенью. Верхнее звено сруба кем-то самодеятельно подновлено. На шесте, прибитом к нему, висит веночек из линялых искусственных цветов, а на свежем затесе верхнего звена желтеют наплывы воска: кто-то не так давно приходил сюда со свечой. Тут же стоит пустая консервная банка. Вода, когда пробуешь ее на вкус, припахивает: болотистой какой-то тухлинкой или железом?
Впрочем, меня угощали ею в селе, еще до того, как я попробовал воды из родника. Старая женщина вынесла из подпола большую черную бутыль и налила целый стакан. Я пригубил его опасливо: эта бутыль, по словам хозяйки, была закупорена еще два года тому назад. Но вода оказалась так чиста и вкусна, что как бы сама растворяла в себе всякую подозрительность.
Говорят, что Святой колодец-громник, то есть ключ, забил тут после удара молнии, притянутой железистым подспудьем земли. Сколько таких вот «местночтимых» источников издавна знала Русь, да и сейчас еще отчасти помнит?
Вавилон. Ну вот почти и истощился список узнанных мною у чернокуловских старожилов названий. Кроме тех, что перечислены выше, я, впрочем, мог бы добавить еще два-три. Это, во-первых, Ердань (Иордан) — особое место на Нерли в середине села, внизу, под церковью, — где на крещенье обычно устраивали специальную прорубь для водосвятия. (Своя Ердань имелась в каждом приречном или приозерном селе, о чем и старая загадка свидетельствует: «два братца пошли на Ердань купаться», то есть ведра и прорубь.) Это, далее, Буй — крутой, источенный ласточкиными норками обрыв над нерльской излукой. Это, наконец, Горушка — веселый, ладно слепленный холмик между селом и Сухим вражком (на нем люблю я сидеть вечерами, наблюдая закат, реку, все как на ладони видное отсюда село). Но боюсь, два последних названия топонимисты-профессионалы могут у меня отспорить: буй и горушка, мол, вовсе не имена собственные. Да и Ердань, пожалуй, отспорят, потому что кресчатая прорубь на этом месте уже давно не устраивается, а название относилось именно к ней, проруби.