Эксперименты, поставленные биологами, показали, что чайки обладают инстинктом возвращать обратно выкатившееся из гнезда яйцо, ведь ветер да и сама птица могут его вытолкнуть. Но в природной обстановке это может быть только яйцо. Поэтому в процессе эволюции у птиц не вырабатывалась способность отличать его, например, от пинг-понгового шарика, а тем более от другого, чужого яйца. В литературе описан случай, когда чайка насиживала подложенную ей в гнездо электрическую лампочку...
Но вернемся к нашим крачкам. Позже вылупившиеся птенцы начали совершать прогулки в отсутствие родителей, и крачки, вернувшись с кормом, пихали его в любого птенца, который оказался рядом с их гнездом. Свой — чужой, разбирать некогда, заморозки на носу! Только так, в коммуне, и можно вынянчить потомство.
Холодно, очень холодно, хотя еще далеко не осень. Только пригрело солнце, и вот уже снова задул ветер, принес хлопья снега. Птицы на гнездах повернулись головой к летящему снегу, так ветер легче обтекает тело. Снег ложится на цветы, чтобы завтра растаять, ведь все-таки лето.
Гнездо надолго не может оставаться открытым холодному ветру. Поэтому родители насиживают его по очереди. Такой порядок у куликов, у чаек. А как же утки? Ведь у них насиживает яйца и выводит птенцов одна самка. Но эволюция и тут нашла выход из положения. Один из них — знаменитый пух северной утки — гаги. Из него гага сооружает гнездо, и яйца надежно укрыты от непогоды. Гагачий пух ценится как уникально легкий и теплый материал. Самка выщипывает его из своей груди, а если при постройке гнездо гибнет, тут привлекается супруг. Самка выщипывает из него пух, и он, громко протестуя, спасается бегством. Итак, утепленное гнездо, подогрев его собственным телом... Но этого мало. Кайрам часто приходится класть яйца прямо на заснеженные карнизы, а найденные нами яйца гагары были наполовину затоплены холодной озерной водой. Видимо, здесь дело еще в биохимии белков — яйца и эмбрионы обладают какой-то особой физиологической и биохимической морозоустойчивостью.
Масса тонких, поразительных приспособлений — и все затем, чтобы вывести потомство именно здесь, на суровом Севере. И многотысячекилометровые перелеты ради того же. Немного странно все это. То есть гипотез, объясняющих перелеты и особую тягу птиц к Северу, хватает. Но окончательного ответа, зачем все это так необходимо многим и многим птицам, у нас нет. Похоже, что-то в самой жизни стремится к пределу, и вот птицы лепятся к самому ее краю вопреки всему. Есть в этом какая-то, еще до конца нами не понятая мудрость. Или просто необходимость? Может быть, только штурмуя передний край, жизнь и способна развиваться?
Многое за это говорит в теории эволюции. Но мы еще не знаем всего... И Север как раз то место, откуда еще многое может открыться.
Мария Жарская
Дхоу исчезает за горизонтом
Когда яркий свет дня без перехода сменяется темнотой, по узкой улочке, ведущей к порту, спускается к берегу старый человек с бидоном керосина в руках. Темнота не мешает ему — за долгие годы он выучил дорогу. Обходя выбоины и бухты канатов, он уверенно идет к каменному столбу у самой воды и отодвигает предохранительное стекло большой лампы, укрепленной на вершине столба. Старик доливает в ее резервуар керосин, подправляет фитиль и идет дальше: осталось еще пять фонарей.
Недалеко от берега тускло отражаются на воде огни. То светятся угли в глиняных очагах на палубах дхоу.
На углях кипит очень крепкий — черный — и очень сладкий чай, лучшее средство от жажды в духоте предмуссонной ночи. Ветер все еще дует с северо-востока, потому дхоу ждут на рейде в порту Момбасы. Ветер дует слабо и ровно, вдруг сменяясь резкими порывами, и тогда мелко дребезжат жестяные вывески лавок и хлопают полотнища парусины над штабелями грузов. Эти резкие порывы — верный признак того, что скоро ветер сменит направление.
Старик фонарщик несет свою службу с тех — теперь уже почти легендарных — времен, когда на момбасском рейде видимо-невидимо было легких деревянных парусников; тогда свет его фонарей — и их тогда было куда больше! — служил для капитанов ориентиром. Теперь керосиновые фонари зажигают больше по привычке: для больших нынешних кораблей они ни к чему, но капитаны дхоу по-прежнему платят фонарщику. Дхоу тоже можно сосчитать по пальцам двух рук: вряд ли больше десяти очагов светятся на воде.
Да и само слово «дхоу» — это теперь их так называют все. А ведь это лишь общее название для парусников, снующих вдоль побережья Восточной Африки, Аравии и Индии. Знающий человек сразу отличает индийские «котиа» от оманских «баггала» или красно-морских «самбук». Теперь все говорят просто «дхоу»; на санскрите это обозначает длинный — метров в двадцать — корабль, сработанный из грубо обтесанных досок, с мачтой, наклоненной к корме, и высоким треугольным парусом.
Именно на таком корабле путешествовал Синдбад-мореход. Мы говорим «Синдбад» с большим С, как имя собственное, а это ведь искаженное индийское «синдхупати» — «владыка морей». Так называли капитанов и владельцев судов. Нынешние синдбады в основном иранцы, но их корабли построены в Кувейте и Омане.
Каждый вечер, пока не задул нужный ветер, капитаны сходятся в портовой чайной. Туда же приходят торговцы: кто хочет купить что-то из доставленных грузов, кто отправляет свой товар. Разговор идет на странной смеси языков: арабского, суахили и английского, и все это разбавлено персидским и хиндустани.
— Ас-салам алейкум!
— Ва-алейкуму ас-салам! Гуд ивнинг, сэр!
— Хау ар ю? Как дела?
— Рахмат, квайис, сэр! Спасибо, хорошо.
— Куда направляетесь?
— В Оман, если даст аллах попутный ветер. Везу мангровые стволы.
— И совершенно напрасно. В Омане, иншалла, давно строят только из бетона.
— Ничего, найдется еще что-нибудь на продажу. А стволы, машалла, продам и в другом месте.
— Был бы только кузи...
Кузи — юго-восточный ветер, неукоснительно дующий с апреля по декабрь, гонит дхоу от африканского побережья к Хоррамшахру в Персидском заливе. В декабре он меняет направление на противоположное. От Хоррамшахра до порта Нова-Софала в Мозамбике — конечной точки пути дхоу — четыре тысячи миль вдоль аравийских и африканских берегов. Туда и обратно — восемь тысяч миль за год проходят дхоу. Движутся они куда медленнее, чем огромные современные суда, зато не брезгуют никаким грузом, заходят в богом забытые места, чтобы принять на борт сотню корзин фиников или десяток бочек керосину, выгрузить сотню овец, а то и ящик контрабандных японских часов. С капитаном легко договориться, не нужно никакой писанины, раздражающе трудной для малограмотных людей; сделки заключаются на честность — умение держать слово также входит в профессиональные качества Синдбадов. А потому мелкие торговцы предпочитают — пока есть возможность — пользоваться услугами дхоу: медленнее, конечно, зато привычно и просто.
Больше тысячи лет ходят дхоу, и везде, где они бросали якоря, возникали прибрежные поселения, вырастали в города — с крытыми базарами, величественными мечетями и улицами, такими узкими, что чуть не соприкасались парадные резные двери домов.
Почти от всех этих городов, богатых и шумных, остались лишь развалины. Момбаса в Кении выросла; новый современный город кольцом окружил старую часть, превратившуюся в один из кварталов. На острове Ламу город того же названия постепенно пустеет — молодежь уезжает на материк, старики коротают время на набережной. Большие корабли сюда не заходят, десяток дхоу можно насчитать на рейде. Но дхоу теперь не делают погоды...