— Знаете, — говорил Беланенко, — в геологии различают два понятия: рудопроявление и месторождение. Допустим, геофизики обнаружили магнитную аномалию, разведчики подтвердили наличие руды и даже оконтурили место ее залегания. Пока это только рудопроявление. Но вот развился район, провели дорогу и электроэнергию, добыча руды стала возможной. Это уже месторождение. Иначе говоря, месторождение — понятие экономическое, и сегодня многие законсервированные рудопроявления превращаются в месторождения. Но, обратите внимание, «белые пятна» на геологической карте все еще занимают добрую половину якутской территории.
Всматриваюсь в карту: большую часть пространства покрывает светло-коричневый цвет — общее знакомство; голубым обозначены районы, изученные не до конца. И лишь отдельными вкраплениями, в основном по бассейнам рек, изученные и освоенные месторождения.
Мы едем к крошечному голубому пятнышку на севере геологической карты, туда, где в большую реку Оленек впадает ее приток Куойка.
Жиганск, небольшой деревянный городок, разбросанный по высоким берегам Лены в ста километрах за Полярным кругом, — перевалочный пункт якутской геологоразведки.
Здесь собираются партии из Москвы и Ленинграда, Якутска и Новосибирска... Отсюда по воздуху они пробираются в глубь северной Якутии и на Яну и Индигирку, в Усть-Неру и в Верхоянье, на север Вилюйской впадины, в бассейн реки Оленек. На отдаленные таежные базы по воздуху перебрасываются тысячи тонн горючего, снаряжения, продуктов. Других путей, кроме воздушных, в большинстве районов практически не существует.
В этом краю расстояния честолюбиво меряют не километрами, а территориями государств: Оленёкский район — полторы Франции, Анабарский — две Франции, Жиганский — просто Франция. А потому родилась пилотская шутка: «Во Франции пять авиакомпаний, а у нас пять Франций, и летает один Кухто, а более нихто».
Эта шутка уже анахронизм. Петр Аполлонович Кухто, бывший начальник объединенного Маганского авиаотряда, теперь не летает. О нем рассказывают были и легенды его ученики. И отряд в Якутии теперь не один, их несколько. И старенькие вертолеты Ми-4 заменили более мощными и быстроходными Ми-8. Летчики не нарадуются: зимой в пятидесятиградусные морозы можно летать в белых рубашках.
Мы прибыли в Жиганск в самый разгар геологической «путины». Начальники партий вели осаду аэропорта по всем правилам экспедиционной науки. Осаждал аэропорт и Семенов. Наконец спустя несколько дней мы поднялись в воздух...
Под нами междуречье Лены и Оленька. Оленёкское плато сплошь изрезано каньонами речек и ручьев, испещрено голубовато-белесыми пятнами озер. Берега их окантованы яркой зеленью тальника и хвоща: с вертолета кажется, будто водоемы отделаны изумрудными кружевами. Деревья стоят редко, сверху сквозь них хорошо просматривается желтоватый кустарник, а в распадках кудрявятся заросли ерника — карликовой березы и якутского багульника сахан-дальяна. Ковер разноцветных мхов — от белого и золотисто-желтого до темно-бурого — стелется до горизонта.
Почти пять часов полета над тайгой и лесотундрой, и никаких признаков человеческого присутствия. Впереди широкой лентой заблестел Оленек. На всем его двухтысячекилометровом протяжении нет ни одного города, ни одного завода, лишь изредка по берегам встречаются рыболовно-охотничьи и оленеводческие совхозы. Вода в бассейне Оленька не потеряла своей первозданной чистоты, и рыба здесь водится отменная: нельма, чир, ленок, хариус, сиг, таймень. Словом, как любит говорить Семенов, человек еще не вступил в природу этого края, будто слон в посудную лавку... Над Оленьком снижаемся до ста метров. На зеленом береговом откосе пасется семейство диких оленей. Шум вертолета заставляет их чуть податься к лесу. Прямо под нами, на острове, среди кустарника гуляет сохатиха с малышом. Гнус гонит зверей из тайги на продувные речные просторы.
— Зоопарк!.. — кричу я Семенову.
— Заповедник! — отвечает он. — Оленек должен стать заповедником. Место у-ни-каль-ное!..
Мы летим над белыми от пены перекатами, мощными скальными прижимами. «Улахан», «Улахан-разбойник»... Семенов произносит замысловатые якутские названия порогов и ручьев. Смысл большинства названий, однако, по-житейски ясен и прост: «Здесь прошел Илья», «Здесь утонула большая собака», «Здесь сгорел чум»...
Вот и Куойка. Русло ее в широком каньоне изгибается так прихотливо, что порой не поймешь, в какую сторону она течет. Пустив по реке густую рябь, вертолет приземляется на узком галечном берегу. Здесь мы разбиваем наш первый бивак. Торопимся — пилот спешит, его летное время на исходе, — выбрасываем на сырую гальку надувные лодки по восемьсот килограммов грузоподъемностью, шестиместную шатровую палатку, печку-«буржуйку», пуховые спальные мешки и матрацы, тару под образцы, ящики с продуктами. Осторожно, как новорожденных, выносим из вертолета металлические цилиндры сцинтилляторов. Таня укладывает их отдельно. Это святая святых экспедиции. Ради них мы и забрались на Куойку.
Помахав из кабины рукой, пилот поднял вертолет в воздух. Ниточка, связывавшая нас с цивилизацией, оборвалась. Удивительное это ощущение: сразу осознаешь себя частицей природы. Вначале происходит отталкивание, среда не принимает тебя. Тайга, река, горы из красивой абстракции превращаются в суровую конкретность, которая ранит, жалит, морозит, лишает сна и аппетита, сковывает движения непонятной апатией. Горожанину требуется время на акклиматизацию, прежде чем он почувствует себя в тайге как дома. И все же период вживания самый волнующий, самый острый...
Наскоро перекусив, Семенов побежал вниз по Куойке определяться. Ему не терпится: надо поскорее отыскать кимберлитовую трубку «Второгодница», чтобы приступить к запланированным работам. Трубку так назвали за «плохую успеваемость»: алмазов в ней не нашли. Зато для геологической науки она представляет огромную ценность.
Еще до экспедиции, вводя меня в курс дела, Семенов рассказывал о природе кимберлита. Зарождаются трубки в верхних слоях мантийного вещества. Здесь под влиянием не разгаданных еще до конца процессов вещество прорывается в трещины земной коры, увлекая с собой и всевозможные глубинные образования — эклогиты, гранулиты и другие минералы. Там же, в глубине, под воздействием высоких давлений и температур рождаются алмазы. Трубка «растет» не сразу, она выдавливается из недр земли толчками, разрывая по трещинам базальтовый и гранитный слои земной коры, пробивая толщу осадочных пород. В вертикальном разрезе она напоминает корнеплод, уходящий в землю на сотню километров и достигающий тонкими корешками-трещинами мантии Земли. Диаметр трубки на поверхности обычно не превышает пятисот метров. Можно себе представить, как трудно отыскать такую «морковку», проросшую где-то в бескрайности тайги, гор и болот Якутии.
И все же трубки находят. Но далеко не во всех есть алмазы. Бывает, что рядом, на расстоянии двухсот метров, «растут» две трубки с совершенно разными характеристиками кимберлита. Почему? Как объяснить это? Какая связь между элементным составом, плотностью, электропроводностью, радиоактивностью и другими параметрами вещества и наличием в нем драгоценного сырья?
Сотни практических вопросов, на которые должны, но пока не могут до конца ответить геофизики.