Рабочая биография Олега Анатольевича не раз сворачивала от «генеральной линии» его судьбы. Но когда ему, учителю русского языка и литературы, предложили место препаратора в Тебердинском заповеднике, он, не раздумывая, согласился.
Сложная у него была задача... Сложная не столько по исполнению, сколько по тому внутреннему напряжению, которого она от него требовала.
Ему приходилось и раньше стрелять в животных, но то было в пылу охоты, в азарте погони. А теперь... Он должен был вместе с егерем найти, выследить зверя, хладнокровно оценить, подходящий ли это экземпляр (слово-то какое препарирующее — экземпляр!), и спокойно послать пулю, с тем чтобы потом «оживить» животное, заново создав в навсегда замершем чучеле.
Привыкнуть к этому Олег Анатольевич не мог, и нередко его карабин запаздывал, «терял голос», а раздавался только раскатистый выстрел егерской винтовки.
В 1969 году Олег Анатольевич заочно поступил в сельхозинститут по специальности «охотоведение», а спустя два года был зачислен в том же заповеднике на должность младшего научного сотрудника-орнитолога. С этого-то рубежа, этой межевой, «пограничной» даты и началось, собственно, то главное в его работе, чем он занят, захвачен по сей день... Почему он выбрал орнитологию? Любит он это дело — и все. За что любит птиц? За парение, невесомость, причастность к небу. И охотиться за птицей в горах трудней, чем за зверем: минута полета — и она на другой стороне ущелья; а попал — погибает, как правило, сразу.
Тут все внезапно: и появление и исчезновение. В общем, для Витовича работать с птицей интересно, и особенно с кавказским тетеревом. Другие редкие птицы, как бы сознавая собственную неповторимость, оберегают свою жизнь — от первых заморозков до весенних дней — на далеких теплых берегах. А тетерев, верный горам, мужественно переносит и стужу и ненастье, словно привязанный к этим дымящимся метелями вершинам невидимой нитью.
Позади осталась тропа с цоканьем копыт и шумом реки, сначала громким, близким, а потом все затихающим.
Первые километры Витович и лаборант Игорь Ткаченко шли вдоль реки Теберды, где цветущие сады стояли по ущелью неподвижным туманом. Но постепенно май возвращался в апрель, а тот сырым ветром и дрожью прошлогодней травы как бы стучался в март. Последний километр шли молча, осторожно ведя в поводу навьюченных лошадей. Дойдя до поляны, где ловили вечернее солнце огромные сосны с отвесными, как ливень, стволами, Витович обернулся к лаборанту:
— Лагерь разобьем здесь.
Спустя два часа, когда палатка уже стояла посреди поляны, а в котелке бугрилась, закипая, вода, Витович вернулся с обхода и, блестя глазами, спрятал бинокль в футляр.
— Токуют!
На следующий день, в полдень, когда тетеревиный ток опустел, поставил Витович с лаборантом еще одну палатку. Палатка была маленькая, на алюминиевом каркасе. В ней можно было только сидеть, и четыре стороны света заглядывали в ее четыре крошечных оконца. Здесь, на южном склоне горы Большая Хатипара, среди бурых кочек прошлогодней травы Олег Анатольевич и провел двадцать суток, выходя из палатки только по ночам или в периоды дневного затишья.
Еще в предутренних сумерках на ощупь проверял он фотоаппарат, открывал дневник, заводил часы, посматривая на светящийся циферблат, и, устроившись поудобнее на ватнике или спальном мешке, начинал терпеливо подстерегать события, испытывая почти охотничий азарт.
Просыпаются тетерева, кормятся, начинают токовать, улетают — каждый раз быстрый взгляд на часы и короткая точная запись в дневнике наблюдений. А увидит Витович что-то новое в поведении тетеревов, когда набирающий силу день пробьет пласты тумана и погонит их вниз, — осторожно глянет в окошко палатки повитый веточками брусники или можжевельника объектив и с тихим щелканьем впустит в себя распахнутое взлетом тело тетерева, которое теперь навечно останется темным силуэтом на глянцевом поле фотопленки. Потом, уже внизу, в заповеднике, при красном свете фонаря снова «воскреснут» этот полет и эти горы. Бели же недостанет остроты глаза, поднимет Витович тяжелый цейсовский бинокль, и расстояние покорно свернется, сложится, выпукло придвинув предмет к самой палатке. И так весь долгий, поднятый к самому небу день будут сменять друг друга, повинуясь человеческим рукам, фотоаппарат, бинокль, блокнот и снова бинокль, чтобы исчез еще один прочерк в биографии тетерева.