— Кошкин бом рядом,— говорит Гоша.— Бом — это крутой подъем,— поясняет он.— А отчего так называется, спросите? Работал на Чуйском шофер по фамилии Кошкин. И умудрился трижды попасть в аварию на одном и том же месте. А в четвертый рейс добрался до злополучного подъема и остановился, дальше ни в какую. Вернулся на базу, подал в «отставку». А сейчас в ремонтных мастерских лудит, чинит разбитые машины.
В устах Гоши вся эта история показалась мне неправдоподобной — он слишком часто улыбался.
И вот наконец началась Курайская степь. Гигантская степь. Опасная степь. Купцы, рисковавшие в прежние годы добираться до Монголии, проходили испытание этой степью. Зимой — пятьдесят с лишним градусов мороза и ревущие бураны...
Крыжановский рассказал, как однажды снежная лавина хлынула на тракт в десятке километров от Курайской. И завалила дорогу. День и ночь работали бульдозеры, пробивая завал, на тросах перетаскивали машины. А потом налетел буран, настигнув тех, кто прорвался. Останавливаться нельзя, это верная гибель: замерзнет вода в радиаторе — заледенеет вся машина. Люди выбивались из сил, но заставляли машины двигаться...
Мелькнула черная ворона за окном, напомнив, что есть еще что-то живое в этом снежном степном безмолвии.
— Ну скучища, нетто-брутто, — мрачно произнес Гоша. — Автопилотом себя чувствую...
Мне уже говорили шоферы, что к Чуйскому с его виражами и скалами быстро привыкаешь, и потом, когда выходишь на ровный отрезок дороги, берет тебя смертельная тоска, дуреешь от прямоты и однообразия. Но вот показались крыши домов Ортолыка.
— Помнишь, Гоша, как мы Газету искали? — оживился Крыжановский.— Горючее у нас кончилось, — это он мне, будто я отлично понимал связь между газетой и горючим. — Как раз перед этим поселком кончилось. Видим, до заправки не дотянем. Тогда решили свернуть в поселок, благо алтайцы — народ запасливый да и машины у многих собственные. Заходим в первый дом, спрашиваем, где достать бензин. «Есть бензин. У Газеты», — говорит нам старая алтайка. Что Газета — имя, мы поняли сразу. Уже приходилось сталкиваться и с Гагариными, и со Спутниками. Алтайцы частенько давали детям имена по предмету или событию, которое, как говорится, особенно их поразило. Ищем Газету. Но ищем женщину. Ведь газета — женского рода. Десяток домов прошли и наконец находим здоровенного мужика. Он и был Газета, — улыбнулся Крыжановский.
Потом у нас была небольшая остановка. Мы решили зайти в один из алтайских домов. Хозяин, Бабык, встретил радушно:
— Как живем, как живем?.. Мал-мала корошо, мал-мала не очень, — тараторил Бабык, приглашая нас во двор дома, где стоял аил. — Цай пить будем...
Аил у алтайцев — маленький дом во дворе большого. Чтобы войти внутрь, пришлось нагибаться. Разбросаны овечьи шкуры. Посередине топится очаг. Мы располагаемся вокруг очага. Жена Бабыка, маленькая верткая женщина, тут же подала «цай». Я пригубил и с трудом глотнул. Чай был отчаянно соленым.
— Много, много машин... Корошо живем, корошо... — рассказывал о жизни поселка Бабык. Я и раньше заметил у многих домов новенькие «Жигули». Бабык рассказал, что в зимнее время в машину сажают новорожденного ягненка, чтобы он быстрее обсох и встал на ноги.
— Ну и удобно! — отозвался Гоша, уставившись в огонь очага.
В эту минуту из-за стены аила донеслись детские голоса. Полог у входа качнулся, и на пороге вырос мальчишка в огромной лисьей шапке. Его узкие блестящие глаза удивленно смотрели на нас, незнакомых людей.
— Чего встал, проходи, — сказал Бабык. Но мальчишка замотал головой, повернулся и в мгновение ока исчез.
— Ваш?
— Мой, мой... Чей же? Их у меня мал-мала восемь... Младшему двенадцать, старшей дочери двадцать семь.
— А где работают старшие?
— На Чуйском работают, где же еще работать?
— Все?!
— Все, кто школу кончил. Все на Чуйском работают... Шофером, механиком, дочь поваром, шоферов кормит. Все на Чуйском...
И снова дорога. Снова остановка, но теперь уже перед самым закатом солнца. Красное, круглое, как колесо, оно скрывается за горами, что поднимаются за поселком Ташанта. Мы стоим на последних метрах тракта... Отсюда он уходит в Монголию.
Крыжановский достает свой синий блокнот, глядит по сторонам и что-то строчит.
— Стихи пишете, Станислав Иванович?
— Да, поэму о Чуйском тракте.
— Взглянуть можно?
Он протянул блокнот. Читаю: «Р-н Ташанта. Нужен гравий, 5 чел. Мосты?!»
— Записываю, чтобы не забыть. Привычка. Хор-рошая поэма получится, когда мне нечего будет записывать в этом блокноте...