Я не возражал. Мы перешли в каюту Саади, как две капли воды похожую на мою. Впрочем, колоритная личность временного хозяина уже наложила отпечаток на спартанский интерьер комнаты: секретарь был безо всякой почтительности низложен на пол, а его место на столике занимало большое круглое блюдо из красной меди. В центре посудины стояла серебряная вазочка, покрытая затейливыми орнаментами. Вазочка имела антикварный вид и напоминала старинный сосуд, в каких когда-то хранили жидкость для письма.
— Нет-нет,— перехватил мой взгляд Саади,— это не чернильница.
Он откинул резную крышечку сосуда и в открывшееся углубление положил желтоватую, с ноготь величиной пирамидку.
— Именуется сей малоизвестный в наши дни предмет,— торжественно изрек профессор,— курительницей, и предназначен он для курения благовоний.
Саади щелкнул пьезоэлементом в основании курительницы, и пирамидка задымилась. По каюте пополз приторный, немного удушливый, но не лишенный приятности аромат.
Саади заглянул в столик, извлек оттуда два пузатых грушевидных стаканчика, разлил из термоса дымящуюся темно-коричневую жидкость. Я попробовал: чай, на мой вкус, был слишком крепкий и чересчур сладкий. Однако из вежливости пришлось изобразить восхищение. Профессор просиял.
— Алексей Васильевич, вам трудно представить, насколько я признателен за то, что вы пошли мне навстречу. Я уже давно мечтал еще раз посетить Мегеру, но не было случая.
Я немного смутился.
— Зовите меня Алексеем, профессор,— попросил я.
— Ну что ж, как прикажете,— улыбнулся Саади.— Только и вы в таком случае, Алексей, зовите меня Набилем. Я старше вас всего лет на двадцать пять, так что разница в возрасте позволяет...
Эти слова профессора пришлись мне по душе. Признаться, я с самого начала не был уверен, как к нему правильно обращаться.
— Люди, выросшие не на Востоке,— признался Саади,— редко бывают знакомы с обычаями моей родины. А они, кстати, очень просты. Берется имя полностью, а лучше — первая часть имени, и перед ним ставится вежливое обращение: профессор, доктор, саид, устаз. Но самая распространенная форма обращения на Ближнем Востоке — называть мужчину по имени старшего сына. Моего, например, зовут Фейсал.
— Тогда вы Абу-Фейсал?
— Ахлен-васахлен! Зовите меня просто Набиль, как договорились. Так что бы вы хотели узнать?
— Сначала о Мегере...
— Ну что ж, законный интерес,— согласился Саади.— Вам, должно быть, известно из документов, дорогой Алексей, что Мегера вошла в маршрут Тринадцатой благодаря своему спектру. В нем виделись залежи редкоземельных металлов, причем в промышленных количествах. Но ваш покорный слуга летел, заметьте, изучать биосферу и, не в пример космогеологам, с весьма пессимистичными прогнозами, не рассчитывая на большие открытия в этой области.
— Но вы числились не только астробиологом...
— Совершенно верно. Как контактолог я вообще не ожидал встретить на Мегере ничего заслуживающего внимания. А Мегера не замедлила проявить характер и перевернула наши расчеты и ожидания с ног на голову. Мне посчастливилось — да-да, посчастливилось! — несмотря на трагический инцидент, почти соприкоснуться с внеземным интеллектом. А геологи на этот раз остались ни с чем.
— Ошиблись при анализе спектра планеты?
— Отнюдь. Запасы богатейшие. Но из-за сумасшедшего климата, постоянной и резкой смены температур, влажности, давления на Мегере нет открытых месторождений или обнажений. Практически вся мегерианская суша покрыта мощным, до сотни метров, почвенно-органическим слоем. В самой верхней части он периодически вымирает, но остальные горизонты полны спор и бактерий, которые в благоприятные сезоны прорастают. Сами понимаете, разрушать литосферу ради разработки полезных ископаемых мы позволить не могли и с редким для нашего времени единодушием наложили экологическое вето.
— Так вот почему Мегеру «законсервировали»!..
— Конечно, проще всего «законсервировать»,— взорвался Сазди.— А в этих, как вы метко выразились, «консервах»—уникальнейший мир. Вы знаете, что на Мегере двадцать шесть времен года? Но надо видеть, как отчетливо они сменяют друг друга! Температура скачет от минус сорока до плюс шестидесяти Цельсия. То льют тропические дожди, то начинается засуха, непролазные болота превращаются в камень и растрескиваются, зарастают хвощами и пальмами, которые за два-три сезона вымахивают до шестидесяти метров и ломаются от собственного веса. А животный мир какой! Разве не мог здесь развиться разум? На шестом миллиарде мегерианских лет!