— Бундесрепублик Дойчланд,— громко прочитал Йорис надпись на борту.
Надеяться отыскать в местном пейзаже какую-нибудь деталь из времен Тиля Уленшпигеля — все равно что пытаться поймать в канале лосося (а это успешно проделывал некогда
угольщик Клаас, отец Тиля). Возможно, лишь нарядный ветряк на бугре выглядит примерно так же, как и его собратья прошлых веков. Ландшафт Фландрии рукотворен, в нем очень мало от природы.
Дамме начинается с прогулочного пароходика, стоящего у причала. Пароходик пуст по случаю отсутствия туристов. Называется он «Ламме Гудзак» и несет на борту изображение жизнерадостного пожирателя сосисок. Рядом же и ресторанчик «У Ламме Гудзака». Полный набор «местного колорита», так сказать.
В Дамме мы пробыли примерно полчаса, и все это время я пребывал в уверенности, что, кроме нас, в городке никого нет. Тишина и покой были не просто патриархальными — первозданными. Пока мы разыскивали могилу Уленшпигеля (или то место, которое принято считать его могилой), нам встретился всего один прохожий.
На обратном пути к «тойоте» Йорис вдруг спросил, отчего я так интересуюсь «этим Уленшпигелем».
Я пояснил, что Тиля у нас хорошо знают. Не говоря уж о многократных изданиях знаменитой книги, существуют кинематографическая и театральная версии легенды, есть даже опера композитора Николая Каретникова. Йорис внимательно выслушал перевод и покрутил головой: «Я не о том спрашиваю. Что он такого сделал, Уленшпигель, что стал таким знаменитым?»
Заподозрив в его вопросе желание проэкзаменовать иностранца, я, как мог, описал заслуги Тиля и даже сослался на мнение Ромена Роллана. Но Йорис и тут оказался неудовлетворен ответом, и после многочисленных уточнений перевода Виктор сформулировал вопрос во всей его обезоруживающей прямоте. Оказывается, наш водитель (студент-лингвист, окончивший ранее, по его словам, и консерваторию) просто интересовался, кто такой Тиль Уленшпигель. Он не знал о нем решительно ничего. Все это выглядело примерно так, как если бы костромич спрашивал у бельгийца об Иване Сусанине, новгородец — о Садко, муромчанин — об Илье Муромце и так далее.
Мы шли по кривоватой центральной улице Дамме, окутанной первозданной тишиной, мимо нарядных вывесок и конфетно раскрашенных домиков с сувенирными кломпами — деревянными сабо — под стрехами, и я конспективно пересказывал своему фламандскому знакомому содержание романа Шарля де Костера. Душа моя, распаленная созерцанием талантливо сбереженной истории Брюгге, медленно остывала, а патриотическое самолюбие, уязвленное при сравнении наших и заграничных достижений в охране старины, ненадолго испытало удовлетворение — мстительное, а значит, недостойное... Потому что неуважение к прошлому недостойно человека, на какой бы земле он ни проживал.
Александр Полещук, наш спец. корр.
Мгла над Тындой
Рейс на Тынду откладывали уже несколько раз. И каждый раз диктор читинского аэропорта добавляла: «По метеоусловиям Тынды»... Наконец взлетели.
У Читы снега не было — весна, но вскоре сопки побелели. Исчезли поселки, дороги, и потянулась долгая однообразная картина: спящие реки, снег, тайга... Потом и их не стало — заволокла густая облачность. Лишь холодное солнце блестело за иллюминатором.
Когда самолет начал снижаться и в небесном тумане открылась проталина, я увидел на белой земле две черные линии, одна к одной. БАМ. А рядом с ними — вереница старых-престарых паровозов, штук двадцать, они и привлекли мое внимание.
Тында открылась позже. Шоссе, бегущее от аэропорта, круто пошло на подъем — вот тут-то и возник белокаменныи многоэтажный город. Он стоял в котловине словно белый остров.
«БАМ, Тында» — этот адрес знаком ныне многим. Я же впервые услышал его ровно двадцать лет назад, когда, закончив Московский университет, поступил на работу в Совет по изучению производительных сил при Госплане СССР. Там уже примерялись к БАМу: исследовали прежние проекты и предложения.
Исследовать было что. Идее БАМа — железной дороги севернее Байкала — уже сто лет. Впервые она была высказана в 1888 году, за три года до начала строительства Транссиба, в «Трудах комиссии Русского технического общества по вопросу о железных дорогах через всю Сибирь». К проекту возвращались, и не раз.
Дорога эта с первых же лет своих стала своеобразным «пожаром ума» изыскателей. «Пожар ума» — это слова из Достоевского, это идея, которая движет людьми, поколениями людей. Но изыскатели прошлого видели задачи новой дороги иначе, чем мы. В начале века о сквозной дороге на восток речи не шло, предполагалось соорудить две железнодорожные ветки от Транссиба к портам на Лене и к устью Амура. И всё! Позже, уже в советское время, эти участки были проложены. А в 1974 году, как звуки набатного колокола, понеслись над страной позывные: «БАМ... БАМ... БАМ...»