Володя повисает над люком и начинает потихоньку стравливать, выпускать из скафандра поступающий по шлангам воздух. Скафандр тяжелеет, тонет, и ноги водолаза проваливаются в пустоту. Калоша касается какой-то решетки, перегородившей вход в трюм. В тесной трубе прохода Володя не может нагнуться, ощупать ее. Он ходил здесь раньше, но не замечал решетки. Володя вспоминает истлевшую на сгибах кальку, на которой изображена схема чужого миноносца, непрошеного гостя, нашедшего могилу в наших водах. На кальке не обозначено никакой решетки... А сорванный взрывом трапик лежал внизу и никому не мешал. Откуда же вдруг под ногами решетка?
Еще сильнее прижав к себе тол, Володя сгибает колени, пытаясь свободной рукой дотянуться до решетки. Спина и колени упираются в стенки. Нет, нащупать не удается...
Володя снова стравливает воздух. Скафандр уменьшается в объеме, и тотчас тело наливается свинцом. Обнявшая со всех сторон толща воды сжимает мускулы. Кровь густеет. Сердцу трудно проталкивать ее по артериям. В виски барабанят металлические шарики.
В глазах вертятся, прыгают, мечутся красные круги. Все проваливается в пустоту. Глубинное опьянение. На волоске повисает сознание. Но в какую-то долю секунды оно улавливает грохот в наушниках.
— До... до... ой... Ж-ж-ем! Володя нажимает затылком
клапан, и в скафандр врывается живительный воздух, нагнетаемый оттуда, сверху, из солнечного мира.
— Что ты молчишь? Отвечай! Ждем! — доносится более явственно голос боцмана Аверченко.
Надо быстрее ответить ему, успокоить, но Володя никак не может разжать губ.
Боцмана водолазы зовут просто дядей Федей. Володя на миг представляет старого эпроновца. Он сейчас прижался к телефонной трубке, ветер треплет седые волосы, которые еще сильней оттеняют запеченное на солнце морщинистое лицо.
— Отвечай же! — голос дяди Феди срывается. Слышно, как он хрипло кашляет.
В глубине смерть и жизнь стоят рядом. И если водолаз молчит, с ним что-то стряслось, ему нужно помочь немедленно.
Володя выжимает одно слово:
— Иду...
И чувствует, как решетка вдруг слабо плывет вниз, уходит из-под ног. Стоп! Да это же плавает трап. Спрессованные толщей потоки носят здесь тяжести, как легкие пушинки. Открытие неприятно поражает Володю. Плавающие куски железа могут заклинить выход, придавить шланг, ударить по детонатору.
Одна калоша попадает на сорванный ствол пушки. Калоша скользит. Идти вдоль переборки — значит сделать лишних десять шагов. Надо идти только по прямой. По прямой шесть шагов. А потом спускаться через грубо проделанную электрорезкой дыру в нижний отсек корабля и сделать один шаг. Последний. Тринадцатый.
Эта дыра невелика. Обычно водолазы пробирались сквозь нее, освободившись от инструмента и выпустив из скафандра почти весь воздух. Но ведь тол не бросишь...
Седьмой шаг. Какой-то светящийся комочек вьюном взлетает кверху, и снова пространство заполняется густой тушью. Ни отблеска, ни малейшего лучика. Все вокруг, как в фотографическом мешке, непроницаемо для света. На земле никогда не бывает такой густой темноты.
Володя идет так, будто ему завязали глаза. Свободную руку он выбросил вперед. Шаг. Калоша попадает между двух обломков железа. Он пробует вытащить ее, но подошва, видимо, зацепилась за болты. Осторожно он опускается на колени и кулаком выбивает калошу из щели. Два тонких усика детонатора колышутся от толчков.
Девятый шаг Володя делает еще осторожней. Хочется, броситься вперед, рывком преодолеть последние три метра. Будь что будет! Кому суждено жить — не умрет. «Но погоди, — останавливает себя Володя. — Чаще умирает слабый. Он бросается под пулю, у него нервы не выдерживают».
— Где находишься? — подключается дядя Федя.
— Десятый шаг.
Дядя Федя молчит, не выключая передатчика. Видимо, отыскивает на кальке место, где остановился Дорошенко. Потом тихо спрашивает:
— Устал?
Таким тоном может говорить человек, все испытавший и видевший, человек, поднявший со дна не одну тонну металла, не одну сотню неразорвавшихся мин. Он сейчас уже стар, этот человек, сердце не выдерживает больших перегрузок. Ему дали пенсию. Но боцман все равно остался у дела, без которого жизнь пуста и все радости не в радость.
На своем веку Аверченко научил немало людей нелегкой водолазной работе. И сейчас Володя хотел бы сказать, как он благодарен ему: «Ты для нас очень много сделал, старик. Ты научил нас любить море и не бояться опасности ».