Пилоты разделывали рыбу. Никогда еще я не видел таких жирных и больших гольцов. Каждая рыбина была величиной с поросенка. «С норовом она тут, — объяснял мне кучерявый пилот. — В сети идет, только когда начинает портиться погода, да и то при северном холодном ветре. Колхозные-то рыбаки, видно, об этом не знали, бросили дело. Но разве можно такую рыбу бросать? Икрой, сволочь, питается. Не вру, ребята видели. Друг за дружкой ходят и икру жрут».
Поздно вечером к берегу подплыл наш тихоходный «Пеликан». Слава рассказывал, что временами было жутковато. Особенно на середине озера, когда скрывались берега и казалось, что ты в океане...
Еще день мы работали на озере. К соседям дважды залетал вертолет. Слава мотал в удивлении головой, припоминая, что ему просить вертолет пришлось почти два года.
— Ловил бы ты гольцов, — подтрунивал над ним Борис, — а то взялся за водоросли. Их и увидеть-то нельзя.
На утро следующего дня мы отправились в путь. Слава сказал, что сейчас начинают размножаться самые молодые и красивейшие водоросли земли — диатомовые, и что самое время брать пробы.
Над водой стлался туман. У берега кружилась большая стая бургомистров — крупных серебристо-крылых чаек. Вначале появилась одна птица, затем другая, и вскоре я насчитал уже сорок шесть... «Совсем как на море. Корабли провожают», — с этими словами Слава дернул шнур мотора. Сорвавшаяся петля хлестнула меня по спине. Я сидел с фотоаппаратами на носу, готовый в любую минуту запечатлеть показавшегося на берегу моего медведя...
Наше плавание по скалистому ручью Энмываам могло бы быть более удачным, не задумай альгологи вернуться в Маркове к первому сентября. Это нужно было Дяде, как ласково называл Слава нашего преподавателя, которому не терпелось взяться за указку и обратиться с приветственной речью к своим ученикам. Вот почему мы спешили.
У нас были две надувные лодки. В «Пеликане» мы сидели со Славой, вторую с Дядей и со всем скарбом по плану должны были тащить в поводу. Скорость течения, сила мотора — мы рассчитывали мчаться как курьерский поезд. Поначалу так и было. Но едва караван вышел из озера, как пришлось быстренько расцепляться и двигаться самостоятельно. Энмываам растекалась по долине множеством рукавов и становилась порой столь мелководной, что приходилось вылезать из лодки и волочить ее по песку. При этом Слава воздевал руки к небу, умоляя не продырявить дно лодки, которое было штопано-перештопано.
Иногда впереди возникали кусты. Мы удивлялись — кусты в тундре! Но когда подплывали ближе, кусты вдруг оживали, и от реки убегали огромные рогачи. Вообще в первый день пути олени встречались часто. Они стояли на вершинах гор, отлеживались на берегах. Попался облезлый черный песец, которого я успел сфотографировать, прежде чем тот скаканул в сторону. Впереди все время маячила одна и та же стая гусей. Подпустив нас на выстрел, они взлетали, перелетали чуть дальше и продолжали нас поджидать, словно играли в догонялки.
К ночи налетел ветер с дождем и снегом. Едва успели укрепить палатку, втиснулись в нее втроем и всю ночь проворочались в тесноте без сна. К утру снег и дождь кончились, но ветер не переставал.
Мы спустились по реке всего километров на двадцать, график ломался, и лучше было, пожалуй, поискать укрытие да переждать непогоду. Но мои спутники об этом и слышать не хотели. Они надеялись, что дальше можно будет идти на моторе — в Энмываам уже принес воду первый приток, река должна была стать полнее. Но через сотню-другую метров винт чиркал о камни, лопалась шпонка. Слава менял ее, и мне приходилось снова браться за весла. Памятуя о дряхлом дне «Пеликана», на перекатах я вставал в полный рост, чтобы издали разглядеть предательские камни. Прыгая на волнах, мы неслись им навстречу: поворачивать было бесполезно. Слава стонал, будто о камни било его самого.
К концу вторых суток мы были лишь в восьмидесяти километрах от озера Эльгыгытгын. Почти ночью наконец-то остановились на ночлег. Вытянули лодки, развели костерок. Заприметив на небе звезды, решив, что дождя не будет, я расстелил свой кукуль у костра, чтобы не тесниться в двухместной палатке. И долго не мог заснуть, глядя на звезды, слушая неумолчный шум реки, вспоминая Олега Куваева и пытаясь разобраться в таинствах человеческой души, где помимо нашей воли живет тяга к бродяжничеству и странствиям.