Правом наследования — а имущество, которое предстоит наследовать, определяется еще при жизни его хозяина (земля, кокосовые пальмы, лодки, снасти), — пользуются дети, как мальчики, так и девочки. Учитывая склонности детей, определяют, кому будет принадлежать земля, кому лодки, кому оружие. Если при жизни отца наследство не было поделено, то оно переходит к старшему сыну, а уж он обязан заботиться о братьях и сестрах...
Прервав свою лекцию, сикере представляет нам лучшего охотника по имени Кериманай. Ему немного лет, но на лице лежит печать нелегкой жизни, а все тело покрыто татуировкой и бесчисленными шрамами. Колдун говорит, что нет такого зверя, которого не добыл бы Кериманай.
— А крокодила? — спрашиваю я.
Кериманай испуганно отшатывается. Оказывается, крокодил — тотемное животное рода, убивать его запрещается, чтобы не навлечь беды на весь род. Потом, сбегав домой, охотник показывает свое оружие — стрелы и копья из бамбука. Впрочем, их главная сила в «омае» — яде вроде сока кураре.
Вполне серьезно охотник медленно рассказывает мне:
— Если ты захочешь у себя дома приготовить омай, то возьми по одной части коры и листьев дерева кураре, острого, почти ядовитого перца, листьев дерева банглай и корней дерева туба...
...Из Мелекета мы возвращались поздно ночью, хотя времени на переход потратили значительно меньше: у заливчика, который днем переходили вброд, нас ожидала лодка. Мы шли по тропе размеренно и скоро. В черном небе висела яркая полная луна. Ее свет делал этот буйный зеленый мир таинственным и торжественным.
М. Домогацких / Фото автора
Поклонись дереву
Говорят, эта птица приносит счастье. Она обладает житейской мудростью и той необходимой мерой условности, которая пробуждает фантазию...
Туловище и голова птицы выточены из тонкослойной сосновой чурки, отсвечивающей янтарем. По бокам с помощью тончайших пластинок-дранок врезаны размашистые крылья. Пышным стрельчатым веером расходится хвост, а головку венчает крошечная корона-хохолок с волнистой золоченой текстурой.
Это резное полумифическое существо живет у меня под потолком, у самого окна. Когда-то птицу, как фамильный тотем-оберег, подвешивали в переднем, красном, углу деревенской горницы, где стоял обеденный стол. На него ставили самовар, и резная чудо-птица, повинуясь токам горячего воздуха, медленно. И торжественно вращалась вокруг оси, излучая добро и покой...
Я верю этим рассказам, верю и тому, что она приносила счастье. Иногда я осторожно дую на хрупкие деревянные перышки, и птица горделиво поворачивается по кругу, наблюдая краешком глаза-сучка, как клубятся тучи у горизонта, накапливая влагу, как проступают сквозь туман неясные, словно парящие в воздухе видения — высотные кварталы Тропарева, шпиль МГУ... А по ночам освещенная фарами случайных машин птица будто замирает на невидимой нитке и смотрит туда, где впервые появилась на свет, — в сторону глухих волошкинских суземий, пересыпанных брусникой и клюквой, туда, где она когда-то качалась на ветру обыкновенной сосновой веткой...
Я расскажу, как она попала ко мне.
Еще недавно над Волошкой висела серая туманная кисея, устало тенькал осенний дождь, разбрызгивая грязь в лужах, и вдруг все изменилось. В одночасье налетел ветер, вытаивая мглу. Он вытягивал текучие ветви берез, горстями срывал с них листья, и те долго летели по прямой, будто вспугнутая стая птиц. В растрепанных облаках открылись ослепительно голубые прорези, из них хлынули потоки света, и то, что раньше лишь угадывалось сквозь туман, получило свою окраску и свои очертания.
Поселок лежал передо мной как новенький, вымытый и ухоженный в лучах занимающегося утра, и дорога к петуховскому дому уже не казалась такой далекой и нудной. Когда я вышел на улицу, то увидел его сразу, как неожиданно возникший мираж. Да, это был он. И не нужно было заглядывать в блокнот, чтобы убедиться: Комсомольская улица, 27, дом Александра Ивановича Петухова.
От избы веяло несокрушимой мощью, дивной теремковой красотой. Все в ней было прочно, надежно и величественно. Кружево резьбы наличников, подзоров и причелин оттеняло тесовый монолит рубленных «в лапу» стен. Такое ощущение, будто не обыкновенные люди, а богатыри громоздили одно на другое эти толстенные смолистые бревна, десять-двенадцать метров длиной каждое. Будто не простые плотники, а искушенные резчики наводили по обструганному дереву тонкое кружевное узорочье... Я толкнул было калитку, чтобы пройти внутрь, но меня остановил звонкий старушечий окрик: