Он читал это таежное болотце, как книгу. Постепенно я узнавал, что лес этот зовется «радой», точнее — «темной радой», потому что вырос он на сырых распадках и солнце вязнет в его глухой чащобе, не попадая в нижние ярусы; оттого и гибнут растения, едва выбросив шаткий росток. Я узнавал о том, как мастер предсказывает погоду, как определяет, подскочит ли давление в течение суток, куда задует ветер и долго ли стоять солнцу в эту пору куцего бабьего лета; я узнавал также о повадках осенней и весенней дичи, об ее излюбленных токовищах, порхалищах и галечниках, чем она болеет и какой корм предпочитает, когда и на какой манок слетается благородный рябчик и какие закаты и восходы сопутствуют удачной охоте, и уйму других полезных и занимательных подробностей...
Солнце тем временем вышло на закатный рубеж, и тайга высветилась до мельчайших деталей. Она была вся рыжей, вернее рыже-желто-зеленой, иногда даже розовой и багряной, с едва различимыми переходами от одного оттенка цвета к другому. Прощаясь с листвой, в роскошном осеннем блеске умирали кусты и деревья, а в тесно сросшихся стебельках сфагнового мха вспыхивали кроваво-красные глазки клюквы.
Устав от долгого рассказа, Александр Иванович достал кусок березового капа, легонько подбросил его на ладони и, словно предлагая продолжить игру, спросил:
— Ну а из этого что получится?
Кап был овальной, слегка приплюснутой формы и лоснился на солнце.
— Пепельница, — сказал я, не задумываясь.
— Ишь ты... пепельница. — Петухову это понравилось, и он посмотрел на меня с некоторой симпатией. — А почему, как догадались?
— Материал подсказал, простота обработки. И потом, — прибавил я опрометчиво, — такие пепельницы продаются в Москве в магазинах сувениров.
— Я на ширпотреб не работаю, — с холодной мстительностью отрезал мастер и утопил глаза в мохнатых седеющих бровях. Видимо, сам того не желая, обидел его словами «магазин», «сувенир».
— «Пепельница»! — бурчал он себе под нос, пряча заготовку на самое дно кузовка и прикрывая ее берестой. — Да этому материалу цены нет! Три килограмма орехового капа — это, почитай, полкило серебра, если хотите знать... «Простота обработки»! Да пока с ним пыхтишь, с капом этим, чтобы письма природное не нарушить, пот тебе все сапоги зальет. Все руки ссадишь, пока на него голубка высидишь. Э-э-э, да что говорить!..
Музгарка вдруг сорвался с места и захлебываясь лаем, проворно юркнул в осиновые заросли. Вскоре он появился оттуда, но уже с другим псом покрупнее и ярче окрасом, на морде которого застыло выражение спеси барского снисхождения.
— Амур, Амур! — позвал пса Петухов. Но тот не подбежал, нет, именно приблизился к хозяину. — Где тебя черти носят, баламут? Валерку не видел?
Амур высокомерно покосил на хозяина желтым глазом и с наслаждением зевнул.
Прыгая с кочки на кочку, к нам приближался Петухов-младший. Он тащил за спиной здоровенный пестерь с клюквой, и отец следил за ним зоркими, потеплевшими глазами Валерий недавно вернулся из армии и сейчас как бы заново свыкался родительским домом, с Волошкой, родной «темной радой», из которой наверное, вынес не одну сотню берестяных рубашек-сколотней — будущих туесов. Часть из них, украшенная вязью орнамента, разошлась через Художественный фонд и фирму «Беломорские узоры», другая осела в музеях Москвы, Ленинграда, Архангельска, побывала на многих всесоюзных и зарубежных выставках. За свои туеса в 1974 году Валерий был награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ... Между прочим, не только он, но и трое других сыновей Петухова — Олег, Игорь, Ярослав — унаследовали благородную страсть отца. И хотя по своему статусу они не числятся народными мастерами — у каждого своя профессия, — однако, дерево не забывают и резцы тоже. В последний раз работы всех пятерых Петуховых я видел на Всероссийской выставке изделий народных художественных промыслов, которая проводилась на ВДНХ в 1977 году.