С гребня бархана, на котором остановились, видны крайний дом поселка, стоящий на юру, и низкое оранжевое облако над ним. Это туранга. Когда-то через урочище Байтал проходила караванная тропа. Переваливаясь с бархана на бархан, она тянулась вдоль тогдашних дебрей реки Чу по левой стороне поймы. А поселка и в помине не было. В те незапамятные времена возле тропы посадил кто-то два прутика туранги — тополя ерфратского, очень похожего на осину. И всякий проходящий или проезжающий поливал деревца. Кто лил воду из бурдюка, кто приносил ее в ладонях из Сарыузека — одной из проток Чу, вторгшейся в пески.
Деревца в конце концов выросли зеленые — летом, золотисто-оранжевые — осенью. Под ними в жару отдыхали люди, спасался скот. Но потом одну турангу свалил какой-то неразумный человек. Возле единственного оставшегося дерева несколько лет назад Верзун и построил свое жилище из самана. Теперь никто не скажет, что туранга ничейная...
А там, в глубине Муюнкумов, за синеющими вдали барханами, удел Верзуна — сотни гектаров отличнейшего саксаула. И, надо сказать, Верзун не единственный лесник в Муюнкумах. В различных окраинных поселках лесников наберется добрая сотня — они следят за порядком в саксаульниках, берегут их от злой руки браконьера, от посягательства недальновидных хозяйственников. Наскочит «разъезд», увидит лесонарушение — и плати штраф!
Удивительное дерево — саксаул. Стволы искривлены, обезображены узлами, утолщениями, согнуты в кольца. Чтобы такое придумать, пожалуй, не хватило бы и фантазии художника-абстракциониста.
Считается, что у саксаула нет листьев. Но это не значит, что у него одни лишь голые ветки. Вопреки распространенному мнению под деревом немало тени. Ее дают так называемые вегетативные побеги — густые, зеленые, чем-то отдаленно напоминающие хвою. С прямых, широко расходящихся от комля светло-серых, почти белых стволов до самой земли свисают печально поникшие «безлистые» ветви с обильными гроздьями семян. Издалека эти деревья можно принять за ивы.
Летом крона саксаула обычно зеленая. Но теперь, когда ночи стали длинными и холодными, у одних деревьев кроны пепельного цвета, с проседью, у других желтые, как бы выкрашенные перекисью. Кое-где еще выделяются ярко-зеленые купы...
Наконец мы въезжаем в лес. Вдоль дороги, по которой мы трусим, сплошное густолесье. Две колеи, накатанные грузовиками и тракторами, змеятся по саксаульнику, взбираются на барханы, заманивают в глубь пустыни. Верзун, хорошенько оглядевшись, останавливает коня. Тут и там валяются небольшие веточки, их обломил ветер. Да и как не обломить — вон какие гроздья! Ветви обвисли, прогнулись под тяжестью семян. Это как раз Верзуну и нужно.
Спешившись, лесник развязывает притороченный к седлу мешок, вытряхивает из него сено, потом принимается расседлывать и путать лошадей. Верзун не боится, что его кони изголодаются в саксаульниках. Полынь, редкие, похожие на фольгу листья реомюрии и терескена, сухие колосья диких злаков — все это какой-никакой, а корм. Сено же лакомство, приманка. Лошади далеко не уйдут, зная, что вечером, закончив работу, хозяин вытряхнет им остатки пахучей травы.
Павел надел брезентовые рукавицы и исчез в зарослях. Сегодня он должен собрать не меньше пуда семян. Урожай нынче, о каком только мечтать можно! Главное — не упустить время, управиться, пока дни стоят солнечные, тихие. Пока осенние секущие дожди да свирепый «бетпакдалинец» не пообломали ветви.
Я остался один в саксауловом лесу. Рассовал по карманам блокноты, повесил на шею взведенный фотоаппарат и, раздвигая ветки, пошел вперед...
Саксауловый лес, как и всякий другой, полон жизни. Вот под кронами маршируют колонны муравьев. Наверное, давно они тут маршируют: дорожки вытоптаны добела. А по сторонам желтые кучки. Обмолот, мякина. Пользуясь последними погожими деньками, муравьи заканчивают «молотьбу» ржи, ячменя, житняка и прочих муюнкумских дикорастущих злаков.
На дальней полянке между глиняными холмиками мелькают желтые столбики. Это песчанки. Как только выгорели эфемеры — травы с коротким сроком вызревания, — суслики сразу же залегли в спячку. А песчанок отсутствие эфемеров, кажется, не смущает. Они довольствуются веточками саксаула, хотя он и солоноват на вкус.
Верзун считает песчанок браконьерами, и для этого у него есть некоторые основания. Две саксаулины, стоящие вблизи колонии песчанок, начисто обглоданы. Кроны у деревьев просто-напросто отсутствуют — культями сучьев они словно взывают о помощи. А зверьки, переваливаясь с боку на бок, затаскивают в норы все новые и новые веточки.