За наблюдениями ученого следуют рассуждения о биоэнергетике птиц, формулы, формулы. Но смысл в том, что отнюдь не на математической модели, а выполнив ряд интереснейших измерений на оперении и теле птиц, в дуплах, лунках при ночевках, Андрееву удалось подсчитать, откуда у птиц берется энергия для существования.
В книге приводятся уникальные фотографии птиц, снятых при сильных морозах, да еще ночью. Рябчики, гаички, куропатки прячут в оперении головы, становясь похожими на шар, — так они защищаются от мороза. И это тоже установлено на основе тщательных измерений. Все эти снимки Саша сделал все тем же, похожим на ящик фотоаппаратом, сконструированным им самим.
Рассматривая затем рисунок, изображающий опыт по измерению температуры в снежных лунках, которые делают рябчики для ночлега, прочитав в подписи, что для этого использовалась специальная «упряжь с термодатчиком, кинокамера с электромагнитом, часовой механизм, батареи, лампы, электротермометр», я решил, что дело тут не обошлось без совета и помощи Арсения Васильевича Кречмара — известнейшего орнитолога и мастера на всякие выдумки. Несколько лет назад, когда я был в Магадане, мне рассказали, что в институте появился человек, который в поле не работает. За него все экологические наблюдения, вплоть до измерения температуры яйца под насиживающей птицей, выполняют фотороботы. Этим человеком, конечно же, оказался Арсений Васильевич. Он возглавил лабораторию, куда, как выяснилось, и пошел работать Саша Андреев. В своей книге, в самом начале, Андреев благодарит многих людей за оказанную помощь; здесь же он выражает благодарность и А. В. Кречмару, «совместно с которым и при поддержке которого были разработаны некоторые экспериментальные методики».
...С Сашей я встретился лишь недавно — он прилетел в Москву на вручение премии. Удалось уговорить его заглянуть на часок ко мне домой. Я обратил внимание, что люди, привыкшие жить в тундре, попадая в городские дома, обычно как-то съеживаются, держатся не очень уверенно. По-моему, то же произошло и с Сашей. Вроде бы и узнаю его — те же вьющиеся волосы, те же каштановые усы, что я видел в фильме, но глаза смотрят исподлобья, настороженно. Тут-то я понял, что надо доставать карту...
Работа по адаптации птиц к зимним условиям была закончена. Теперь Саша изучал, почему большинство видов птиц летит гнездиться на Север, как они к этому там приспосабливаются. Поэтому много времени проводил в болотистых тундрах колымской низменности.
— Поначалу мы работали неподалеку от Стадухинской протоки, в низовьях Колымы, — склоняется он над картой. — Вот Черский. Но пробыли мы тут недолго. Здесь и застали нас киношники. Палатка наша стояла в Харалчинской тундре. Работали втроем. В помощниках у меня были Женя Хлебосолов, молодой и азартный охотовед, прилетевший в Магадан из Рыбинска, и Валентин Николаевич Хлесткий. Это старый северянин, не раз проверенный полем. Он на все руки мастер. И прибор исправить, и обед сварить, рыбку засолить — все может. Объектов для наблюдения нам хватало, но жить в палатке долгие месяцы, и так на протяжении нескольких лет, — неудобно.
На речке Коньковой отыскали избу. Брошенную. Жил в ней когда-то старик охотник, да умер. И мы решили переселиться туда. Всем хороша была изба, но в ней мы оказались напрочь оторванными от института, от людей. Надо было пройти десятки километров по болотистой Харалчинской тундре, одолеть Стадухинскую протоку, чтобы выйти к Афоне — одинокому рыбаку. И тогда на его лодке можно было добраться до Черского. Взять письма, газеты, отправить телеграмму. Вначале, обрадовавшись человеческим условиям жилья, мы крепились, терпели, но тут произошел случай, подсказавший, что место для работы нам надо подыскивать новое.
Свалился Николаич. Основательно. И пришлось мне бегом отмерять километры, чтобы вернуться с вертолетом. Вывезли Николаича вовремя, а мы с Евгением сели за карту, стали решать, где следует обосноваться лагерем. И решили, что лучше всего разместиться на речке Большая Чукочья. Там две фактории есть, а нам можно встать между ними. И вертолеты к ним часто летают, и в случае чего рация у них есть.
Погрузились на «казанку» и отправились в путь. Спустились по Коньковой, вышли в Восточно-Сибирское море. Берега здесь низкие, илистые, отмели длинные, тягучие. В такую попадешь при отливе, из лодки не вздумай выходить — засосет. И как раз на такую отмель попали. Не моряки же мы! Ждали несколько часов, пока прилив не поднял лодку. Приятного, надо сказать, мало испытали. Когда лодка опять на волнах закачалась, Женя говорит: «Пошли мористее, срежем угол и от встреч с меляками избавимся». Пошли. Но тут льды нас зажали. Настоящие, дрейфующие. Таких я никогда и не видел...