Подскочил Брижинев.
— Ну что, Орлов, сидишь?
— Как видите,— отвечаю.
— Готовь связки бревен, клади под гусеницы. Уходи с дорог, жми напрямую, по полям, вперед! Все, что на колесах, бросить. Потом подберем.
Бросить так бросить. Танки хоть и черепашьим шагом, но ползут. Все, что не на гусеницах, надежно втянуто раскисшим черноземом. Справа и слева от нас идут колонны пехоты. Солдаты в муках вытаскивают натруженные ноги из раскисшей земли: чмок, чмок! От ног летит черная масса. Чмок, чмок... А солдаты идут и идут, несмотря ни на что. Уступают дорогу танкам. Автоматы, пулеметы, противотанковые ружья, боезапас, харч и скромные личные пожитки — все на себе. Да еще и песни поют.
— Эй, пехота, не пыли! — с усмешкой кричит кто-то из танкистов.
— Заткнись,— смело отвечает молодой пехотинец.— Сам сидишь по горло, так не чирикай. Пятый раз обгоняем, хоть ты и на стальном коне.
Так оно и вышло. Пехота-матушка шла и шла, меся чернозем. Ей все нипочем. А мы насиделись по уши в балках и оврагах. На нашу беду, все горючее сожгли. Об этом старший лейтенант Горбачев доложил первым:
— Комбат, горючее в пределах неприкосновенного запаса.
О том же сообщил и Ждановский. До Журженцев еще сорок километров, а горючего... Вот беда: тылов с нами нет. Что же делать?
...Справа и слева — грохот канонады. Это наши стрелковые войска сдерживают натиск фашистов, взятых в кольцо. Слева танкисты Ротмистрова отражают удары танковых и пехотных дивизий, рвущихся спасать окруженных.
Воистину история повторяется. Почти год назад Манштейн гнал армейскую группу Гота в Сталинград спасать Паулюса. Сейчас он же остервенело рвется навстречу новым обреченным, спасая честь мундира.
Оставили в непролазной грязи последние колесные машины, очень нужные нам. Пытались тащить их танками. Ничего не получилось.
Часть мотострелков батальона майора Григория Вербицкого рассаживаем по танкам. Остальные пешком. Их только что призвали. Необстрелянные, в боях не были. Оглядываются на каждый звук.
С трудом пробились в район Шполы. Комбриг приказывает слить в один танк остатки горючего из других тридцатьчетверок. На нем отправились на КП Ротмистрова. Спасти нас в этом тяжелом положении мог только он. У него целая армия, огромный тыл, конечно, есть горючее. Так мы думали. В одной из хат встретили Ротмистрова, генерал-полковника танковых войск, командарма 5-й гвардейской танковой, героя Курской битвы. Это он вел корпуса армии на разгром ударного танкового кулака немцев; навязал немцам встречное танковое сражение в июле 43-го года под Прохоровкой. Энергичный, стройный, с пышными усами и черными прищуренными глазами предстал перед нами Павел Алексеевич.
— Ну, что у вас там стряслось, товарищ полковник? — спросил он у Брижинева.
— Имею приказ сосредоточить бригаду в районе Журженцы и поступить в распоряжение командующего 27-й армии,— ответил наш комбриг.— Однако из-за распутицы остались без горючего. Да и масел нет.
— Вижу, обстановка тяжелая. У меня в бригадах горючее тоже на исходе. Однако, хотя у вас и отдельная бригада, помогу. Распутица чертовски одолевает. Самолеты с маслами посадить не можем, вязнут. Сам ношусь только на танке. Да что я? Командующий фронтом генерал Конев без танка ни туды и ни сюды.
Тут же Павел Алексеевич отдал нужные распоряжения.
Вспомнил я, как попался на глаза Ротмистрову за Днепром на реке Ингулец. Его армия вела тяжелые бои под Кривым Рогом. Я подвел свой батальон к Ингульцу, чтобы занять оборону. Вдруг в окружении штабных офицеров появился генерал-полковник Ротмистров. Он принял нас за своих танкистов.
— Капитан, справа в пяти километрах переправа, к ней прорвались вражеские танки. Жми туда! Останови, задержи их!
Я растерялся. У меня боевой приказ — занять оборону здесь. Докладываю: «Наш танковый батальон в 5-ю танковую армию не входит». Что-то еще в этом роде говорю я. Другой бы разделал за все это, а Павел Алексеевич спокойно сказал:
— Хорошо, комбат. Вижу, танки противника уже развертываются на том берегу. Отправь на ту переправу роту! Понял?
— Есть отправить роту,— ответил я. И тут же Леонид Ждановский повел свои танки наперерез вражеским...
На дорогах войны я встречался с Павлом Алексеевичем несколько раз. И вот эта по счету третья встреча. Конечно, он меня не узнал. Только много лет спустя, когда Павел Алексеевич уже стал начальником академии бронетанковых войск, по какому-то случаю я напомнил ему об этих памятных для меня встречах и особенно о тех днях, когда после завершения Корсунь-Шевченковской операции ему присвоили звание маршала бронетанковых войск. Ему было тогда только сорок три года.