Первую лошадь в своей жизни я увидел очень давно, однажды утром, когда солнце только появилось над лесом и, багровое, зависло ненадолго над железнодорожным мостом. Тогда мы, городские мальчишки, бежали лугом к реке. Все было для нас в диковину: и стога сена, и огороды, и длинные журавли-колодцы... и лошадь.
Она стояла над самым откосом, грустно склонив голову, и щипала траву. Фыркала большими ноздрями, лениво хлопала себя хвостом по бокам. На ней не было алой попоны или золотого седла, как у лошадей в кино. Но она была настоящая. Живая. Первая лошадь в моей жизни...
Я вспомнил эту картинку из детства, когда подходил к зданию Опытного завода конно-спортивного инвентаря. Завод этот находится в Москве, недалеко от Белорусского вокзала. Это единственное в своем роде предприятие: кроме него, конским снаряжением никто, похоже, больше не занимается. Согласитесь, экзотично уже то, что в наше машинное время по-прежнему нужны шоры, седла, подпруги...
Впрочем, не по-прежнему, конечно, но нужны. Кто станет сегодня седлать коня, чтобы до работы добраться? Правда, сейчас про лошадь вспоминают все чаще и чаще. Оказывается, сельский быт без нее невозможен. И в спорте она нужна.
А в кино? Да в каждом втором фильме!.. Вот и шьют на Опытном заводе конское платье. И обувь. Шьют, используя новейшие достижения техники — прессы, сложные станки и механизмы. Но меня не интересовали цех гальванопластики и автоматизированные линии. Хотелось увидеть, как живет в наши дни ремесло старых мастеров — седельщиков, хомутчиков, шорников.
Знакомство с заводом началось со склада. Повсюду — стопы огромных пластов кожи. Аккуратно сложенные, до потолка. Всех видов выделки — сыромятной, чуть сыроватой и грубой, бугристой, шершавой, как наждачная бумага, и гладкой, будто полированной. В два-три пальца толщиной и тончайшие — с волосок. Кожи, кожи... Даже воздух здесь пропитан терпким запахом кожи.
Со склада листы увозили в закройный цех. Здесь, в сущности, и начинается путь простого куска сыромятины к изящному седлу или уздечке. В цехе — станок. Закройщики сказали:
— Седла, к примеру, тачать — работа, конечно, не ювелирная, но и топорной ее не назовешь. Она рук требует. У нас — другое. Кроить кожи вручную — дело сложное. И долгое. Вот и пользуемся станком...
Я смотрел, как большой кожаный лист растянули и положили на стан. Пропустили через вал с колесиками. Каждое такое колесо — а их штук двадцать,— врезаясь в лист, кроит его на ремешки, аккуратно и быстро. Срез ровный, как бритвой прошлись.
— Такие машины да древним кожемякам — хлопот бы не знали...— Закройщик отложил нарезанные ремни в сторону и пошел за новым листом.
Из закройного цеха заготовки передают тем, кто делает крылья для седел — ленчики. И здесь сразу натыкаешься на кипы войлока и поролона.
— Эти материалы идут на изготовление потников. Ведь седло, если положить его сразу на спину лошади, не постелив предварительно потника, может стереть ее в кровь. Потник для лошади, все равно что майка и носки для человека. Без этого не обойтись,— объясняли мне мастера.
В этом же цехе делают скребки и щетки — предметы конского туалета. Щетки грубые, трехслойные, если уж очень запачкается конь, то мягкая щетка грязь не возьмет.
Но главная забота тех, кто работает в этом цехе,— седельные крылья. Без ленчиков не получится седла. Делают их из фанеры — мягкой, податливой, но которая не крошится и не расслаивается. Материал подбирают надежный, чтобы не подвести ни наездника, ни лошадь. Когда я увидел штабеля крыльев, мне показалось, что я попал на фабрику музыкальных инструментов — так похож ленчик на лиру. Натяни струны и играй...
В другом цехе, у хомутчиков, не слышно стука закройного станка. Тихо, как в операционной. И у каждого на столе — множество инструментов: иглы-«цыганки», шило, ножи.
Владимир Антонович Шиманский как раз начинал делать хомут. Две полые фанерные дуги он набил сеном. Потом каждую в отдельности начал обшивать кожей. Стежок к стежку — медленно, кропотливо, тщательно — чтоб не порвалась нитка, не лопнул шов, не разъехались в разные стороны дуги. Хомут, похожий на большие черные клещи, отставлен в сторону. Можно приниматься за следующий.
Я смотрел на мастера, склонившегося над деревом и кожей, и все время хотел спросить — как он пришел на завод? Почему избрал именно эту профессию?
Владимир Антонович, словно почувствовав мой интерес, начал рассказывать сам:
— Когда-то, в тридцатые годы, в Москве построили шорно-экипажную фабрику. Дали ей имя Буденного. Стали шить там конскую одежду — седла, уздечки, ногавки, шоры, хомуты. Пришел туда мой дед... Он ремесло свое знал и любил, был настоящим мастером. Вслед за ним на фабрику пришла моя мать, дядя. А потом и я, когда мне шестнадцать стукнуло. Так и работаю хомутчиком уже двадцать лет...