...Небо поблекло и выцвело от жары. Уже больше месяца на потрескавшуюся землю, на бурую и ломкую траву не проливается ни капли дождя. Пыль словно серая дымка висит в воздухе, скрипит на зубах, оседает на одежде.
На каменистой тропинке, круто уходящей вниз, в глубокий овраг, стоит девушка и плачет навзрыд, размазывая слезы по лицу рукавом цветастого ситцевого платья.
— Кто обидел, красавица? — участливо спрашивают проходящие мимо парни, сверкая белозубыми улыбками на смуглых лицах.
— Вам хорошо веселиться, — отвечает она сквозь всхлипы.— А я никак спуститься не могу. Хотя мне ведь тоже вместе со всеми на площадь хочется...
Девушка пытается сделать несколько шагов и едва не падает: на загорелых до черноты ногах, с детства привыкших к веревочным сандалиям, — щегольские туфли на высоких каблуках. Положение действительно безвыходное — и овраг не обойдешь, он тянется до самого горизонта, и туфли не снимешь, как же после этого надевать такую красоту на запыленные ноги?
— Поможем горю? — Ребята переглядываются. Двое подхватывают девушку на сцепленные руки и со смехом, криками, шутками живо выносят на верх противоположного склона. Девушка сияет...
Бросая строгие, неодобрительные взоры на шумную молодежь, степенно шествуют пожилые крестьяне в соломенных сомбреро и белых рубахах, застегнутых до самой верхней пуговицы. За ними, соблюдая приличествующую моменту дистанцию, семенят жены в черных торжественных платьях, за подолы цепляются выводки ребятишек, потрясенных невиданным доселе скоплением народа, шумом, какофонией многочисленных самодеятельных оркестриков... Повсюду, насколько хватает глаз, по тропкам, тропинкам, дорогам идет множество людей. Мелькают черно-красные знамена СФНО, бело-голубые государственные флаги, транспаранты, портреты Сандино...
Праздник. Народный, крестьянский праздник. Единственный в своем роде, непохожий на привычное рождество или пасхальную неделю. Первый такой праздник. В этот день крестьяне семнадцати кооперативов департамента Чинандега получали землю. Тысячи людей собрались на просторной деревенской площади общины Эль Порвенир. На трибуне, сбитой на скорую руку, член Руководящего совета правительства Национального возрождения доктор Рафаэль Кордова Ривас вручает представителям кооперативов «титулос» — документы на право владения землей. Гремят оркестры. Вздымая облака пыли, танцуют и стар и млад. Тут же, взобравшись на стулья, ящики или бочки из-под бензина, добровольные глашатаи зачитывают неграмотным односельчанам тексты «титулос». Чтецы охрипли от напряжения, рты пересохли, но их просят читать снова и снова, и они читают...
— Эй, челе! — Твердая, увесистая ладонь опускается сзади на мое плечо.
Оборачиваюсь. Невысокий коренастый крепыш. Смуглое широкоскулое индейское лицо, прямые иссиня-черные жесткие волосы.
— Меня зовут Оскар Осехо. Я председатель здешнего кооператива имени Аугусто Сандино. А ты кто? Гринго? Немец?
Оскар выжидательно и хитро улыбался. Никарагуанцы, особенно крестьяне, люди сдержанные, а с незнакомыми — молчаливые. Чем потрепаннее крестьянское сомбреро и беднее одежда, тем больше достоинства и гордости проявляет их хозяин при встрече с чужаком, тем более с иностранцем. А тут... Видно, радость настолько переполняла Оскара, что он позабыл об обычаях и хладнокровии индейских предков.
— Русский. Советский журналист, — я наконец пришел в себя.
— Да ну! — Оскар с размаху вмял кулак правой руки в ладонь левой, выражая, по-видимому, этим жестом крайнюю степень удивления и восхищения.— Настоящий русский? Из России?
— Из Москвы...
— Слушай, брат, пойдем ко мне?
Это недалеко. Вон на холмике, видишь, хижина под апельсиновым деревом? Там я живу. Пойдем. Угощу тебя обедом. Проголодался, наверное?
Мы шли к дому по дорожке, пробитой среди пожухлой, увядшей травы, и Оскар, поминутно останавливаясь, придерживая меня за рукав, делился взглядами на происхождение своего народа.
— Мы, никарагуанцы, — говорил Оскар, — дети маиса. С рождения и до смерти мы питаемся его соками, его зерном. Маис — наш хлеб и наша жизнь. Когда мы собираем хороший урожай, в дом приходит счастье. Если урожай плох, в доме селится горе и голод. Понимаешь, мы связаны с маисом, как стебель связан с корнями. Мне дед такую легенду рассказывал.
Давным-давно это было, когда на свете жили бог утренней зари Иксмуканё и бог сумерек Икспийаёк. Семь дней и ночей трудились они, чтобы сотворить новое растение. Взяли крупинку золота, чтобы придать этому растению цвет и щедрость солнца. Взяли каплю оленьего молока, чтобы наполнить зерно, взяли коготь орла, чтобы пролетело растение над всем миром, и добавили кровь пумы, чтобы стало оно таким же сильным и непобедимым, как этот лесной зверь. И положили потом боги все это в кожу змеи, сброшенную при линьке, чтобы и растение каждый год возрождалось заново. И вот на заре восьмого дня поднялся к солнцу новый злак. Это был маис. А уж потом из маисовой муки, замешенной на крови тапира и змеи, слеплен был человек...